Теоретические основы когнитивной лингвистики. Когнитивная лингвистика как разновидность интерпретирующего подхода Когнитивная лингвистика изучает

Когнитивная лингвистика - направление в языкознании, которое исследует проблемы соотношения языка и сознания, роль языка в концептуализации и категоризации мира, в познавательных процессах и обобщении человеческого опыта, связь отдельных когнитивных способностей человека с языком и формы их взаимодействия.

Главная отличительная черта когнитивной лингвистики в ее современном виде заключается не в постулировании в рамках науки о языке нового предмета исследования и даже не во введении в исследовательский обиход нового инструментария и/или процедур, а в чисто методологическом изменении познавательных установок (эвристик). Возникновение когнитивной лингвистики – это один из эпизодов общего методологического сдвига, начавшегося в лингвистике с конца в 1950-х годов и сводящегося к снятию запрета на введение в рассмотрение «далеких от поверхности», недоступных непосредственному наблюдению теоретических (модельных) конструктов.

Вообще, когнитивизм есть совокупность наук, объединяющая исследования общих принципов, управляющих мыслительными процессами. Таким образом, язык представляется как средство доступа к мыслительным процессам. Именно в языке фиксируется опыт человечества, его мышление; язык - познавательный механизм, система знаков, специфически кодифицирующая и трансформирующая информацию.

Объектом когнитивной лингвистики является язык как механизм познания.

Когниция

Предметом когнитивной лингвистики является человеческая когниция - взаимодействие систем восприятия, представления и продуцирования информации в слове. В значении единиц языка заложены познавательные структуры, что проявляется при образовании окказиональных слов. Например, у Пушкина находим - «Я влюблён, я очарован, словом, я огончарован». Большое воздействие на развитие когнитивной лингвистики оказывает семантика.

Основные направления

Теория современной когнитивной лингвистики состоит из нескольких индивидуальных исследовательских программ, которые созданы 6-7 учёными. При этом эти индивидуальные исследовательские программы не образуют единой теории.

1. Описание и объяснение ментального механизма, объясняющие взаимодействие стимула и реакции.
2. Главная роль в осуществлении мыслительной деятельности принадлежит субъекту; он инициатор и источник всех действий.
3. Исследование внутренней мыслительной природы человека.
4. Изучение когнитивных процессов в отношении с аффектами .

Разделы когнитивной лингвистики

Когнитивная лингвистика подразделяется на три основных раздела:

· Когнитивная семантика, занимающаяся в первую очередь лексической семантикой
· Когнитивная грамматика, занимающаяся главным образом синтаксисом, морфологией и остальными областями языкознания, связанными с грамматикой.
· Когнитивная фонология.

Интересующие когнитивную лингвистику аспекты когниции включают в себя:

· Конструктивную грамматику и Когнитивную грамматику.
· Концептуальная метафора и концептуальное смешивание.
· Концептуальная организация: Категоризация, Метонимия, Рамочная семантика, и Иконичность.

Когнитивная лингвистика, в большей степени чем генеративная лингвистика, пытается соединить в единое целое эти направления. Сложности возникают в связи с тем, что терминология когнитивной лингвистики ещё не устоялась окончательно, поскольку это относительно новая область исследований, а также по причине контактов с другими дисциплинами.

Разработки когнитивной лингвистики становятся признанными способами анализа литературных текстов. Когнитивная поэтика стала важной частью современной стилистики. Лучшей книгой по этой дисциплине остаётся Cognitive Poetics Питера Стокуэлла.

За несколько десятилетий своего существования когнитивная наука прошла несколько этапов своего развития. К сегодняшнему дню можно говорить о двух различных направлениях когнитивизма – «машинном» (компьютерном) и лингво-психологическом. Компьютерным считается такое направление, в котором доминирующим является связь основных проблем и основных достижений с электронно-вычислительной техникой. Суть его сформулирована в многотомном энциклопедическом издании, опубликованном под редакцией Р. Эшера (автор статьи о когнитивной лингвистике – О. Киркеби): «Когнитивная лингвистика – это масштабная философская и научная исследовательская программа, которая базируется на допущении того, что человек – это машина и может быть описан как машина» (Кубрякова 1997:23). Однако не все когнитивные процессы можно воспроизвести на компьютере, и для когнитолога должно быть интересно как раз то, что отличает человека от машины.

Другое направление – лингво-психологическое – это, скорее, направление образного экпериенциализма; в нем больше опираются на данные естественной категоризации мира и изучаются особенности наивной картины мира, обыденного сознания. Здесь в центре внимания соотнесение лингвистических данных с психологическими, учет экспериментальных данных и т.д. Здесь учитываются данные о внимании и памяти, распознавании образов, операциях мыслительной деятельности и, прежде всего, сравнении, отождествлении, умозаключениях, формировании концептов. Суть лингво-психологических исследований Е.С. Кубрякова видит в ориентации на поиски и обнаружение определенных корреляций между когнитивными и языковыми структурами.

Лингво-психологическое направление является перспективным из-за того, что, во-первых, оно способствует более глубокому пониманию концептуального анализа как направленного на выявление концептов в их двоякой функции – и как оперативных единиц сознания, и как значений языковых знаков, т.е. как неких идеальных единиц, объективированных в языковых формах и категориях (концептах, «схваченных» языковыми знаками). Во-вторых, направление представляется перспективным и из-за давних традиций исследования языка в нашей стране в его связи с мышлением и логикой (дискуссии о соотношении слова и понятия, предложения и суждения, вопрос о соотношении языка и мышления, вопрос о вербальном и невербальном характере мышления и др.). Кроме того, существует некая преемственность в рассмотрении корреляций между языковыми и мыслительными структурами в современной когнитивной лингвистике и когнитивной грамматике и тем, что осуществлялось в ономасиологическом направлении отечественной лингвистики. Внутри этого направления вся номинативная деятельность человека в языке изучалась как речемыслительная, благодаря чему исследования по теории номинации и по семантике дают интересные данные о том, как формируются определенные языковые формы для объективизации определенного содержания и какие закономерности свойственны этому процессу (Кубрякова 1997:24).

Когнитивная лингвистика – направление, в центре внимания которого находится язык как общий когнитивный механизм.

В сферу жизненных интересов когнитивной лингвистики входят «ментальные» основы понимания и редуцирования речи с точки зрения того, как структуры языкового знания представляются («репрезентируются») и участвуют в переработке информации. Задача когнитивной лингвистики – определить, каковы «репрезентации» знаний и процедуры их обработки. Обычно полагают, что репрезентации и соответствующие процедуры организованы модульно, а потому подчинены разным принципам организации (Демьянков 1994:21).

В отличие от остальных дисциплин когнитивного цикла, в когнитивной лингвистике рассматриваются те и только те когнитивные структуры и процессы, которые свойственны человеку как homoloquens. На первом плане находятся системное описание и объяснение механизмов человеческого усвоения языка и принципы структурирования языковых знаний.

В связи с этим когнитивная лингвистика решает ряд задач:

репрезентация ментальных механизмов освоения языка и принципов их структурирования;

когнитивный механизм продуцирования;

когнитивный механизм восприятия.

Центральная задача когнитивной лингвистики – описание и объяснение внутренней когнитивной структуры и динамики говорящего / слушающего. Говорящий / слушающий рассматривается как система переработки информации, состоящая из конечного числа самостоятельных компонентов (модулей) и соотносящая языковую информацию на различных уровнях. Цель когнитивной лингвистики – исследование системы и установление важнейших ее принципов, а не только систематическое отражение явлений языка. Для когнитивиста важно понять, какой должна быть ментальная репрезентация языкового знания и как это знание «когнитивно» перерабатывается, т.е. какова «когнитивная действительность» (Демьянков 1994:22).

В частности, можно выделить два принципиально разных вида квазисинонимии: близкие по значению слова, возводимые к одному фрейму (однофреймовая квазисинонимия – слова «разговор» и «беседа» являются воплощениями одного фрейма «вербальная коммуникация»), и семантически близкие слова из разных фреймов (межфреймовая квазисинонимия – слова «государство» и «страна»: «государство» является воплощением фрейма «власть», а «страна» – фрейма «пространство»).

Обращение к когнитивным структурам позволяет по-новому взглянуть и на другую классическую проблему семантики – полисемию. Традиционно считается, что если у слова несколько значений, то их разграничение обязательно для каждого из употреблений. Между тем каждый лексикограф-практик постоянно встречается с контекстами, для которых невозможно определить, какое из значений многозначного слова реализуется. Когнитивный подход позволяет не различать полисемию в тех случаях, когда это не является необходимым. Такие примеры можно описывать как контексты нейтрализации значений.

Традиционная лексикография, ориентированная на компонентный анализ, всегда требует отнесения каждого контекста к одному из выделенных значений, что в случаях нейтрализации является насилием над языком. Кроме того, с теоретической точки зрения идея нейтрализации значений может поддерживаться традициями фонологии и морфологии (ср. нейтрализацию фонологических и морфологических оппозиций).

Теоретическая концепция когнитивной семантики может быть представлена в виде постулатов, сформулированных А.Н. Барановым и Д.О. Добровольским (Баранов, Добровольский 1997).

1. Постулат о примате когнитивного.

Согласно этому постулату, за значениями слов стоят тесно связанные с ними когнитивные структуры – сущности, которые можно описать на том или ином из специально разработанных языков представления знаний.

2. Постулат о нерелевантности противопоставления лингвистического и экстралингвистического знания.

В сфере лексической семантики предпринимались попытки отграничить собственно лингвистические аспекты значения от «энциклопедических». Однако далеко не всегда удается провести четкое членение плана содержания на лингвистическую и экстралингвистическую составляющие. Другая проблема, возникающая в связи с различением собственно лингвистических и экстралингвистических компонентов в плане содержания языковых единиц, касается противопоставления конкретной и абстрактной лексики. Если значение абстрактных слов может быть описано с чисто лингвистических позиций, то конкретная лексика, в которой преобладает денотативный компонент значения, требует обращения к энциклопедической информации. Когнитивная лингвистика, обращаясь к категории знания как базовой, снимает противопоставление лингвистического и экстралингвистического, позволяя использовать один и тот же метаязык для описания знаний различных типов. Высказывание А. Вежбицкой подтверждает это положение: «Сама природа естественного языка такова, что он не отличает экстралингвистической реальности от психологической и от социального мира носителей языка» (Баранов, Добровольский 1997:15-16). Введение в сферу лексической семантики категории экстралингвистических знаний приводит к изменению взгляда на одну из базовых проблем теоретической лингвистики. Для традиционного и структурного языкознания было естественно интерпретировать понимание как универсальную категорию, независимую от участников ситуации общения и определяемую исключительно значениями языковых форм.

3. Постулат о тенденции к экономии усилий.

Принцип экономии применительно к функционированию языковой системы определяет взаимодействие между языковыми и когнитивными структурами. Тенденция к экономии порождает «ритуализацию» мышления человека и его языкового поведения. Усилия экономятся там, где проблемная область четко структурирована, а поведение регламентировано. Фреймы и прототипы фактически представляют собой один из способов экономии усилий, поскольку являются «идеализированными когнитивными моделями» и сводят практически любую уникальную ситуацию к стандарту, в котором воплощен предшествующий опыт человека.

4. Постулат о множественности воплощения когнитивных структур в языке.

Когнитивные структуры не обязательно привязаны к определенному языковому знаку: одна и та же когнитивная структура может выражаться с помощью различных значений одного и того же слова (полисемия) или значений разных слов (синонимия). С другой стороны, когнитивная структура может объединять несколько слов (источник формирования фразеологических единиц) или выражаться грамматическими значениями (значениями грамматических категорий). Из этого, в частности, следует, что разные значения одного слова могут оказаться результатом модификаций единой когнитивной структуры.

5. Постулат о неоднородности плана содержания языкового выражения.

Один из тезисов современной лингвистической семантики – идея о неоднородности плана содержания. Часто выделяют ассертивную часть значения, пресуппозитивный компонент, следствия различных типов, установки, иллокутивную составляющую и т.п. Когнитивный подход объясняет особенности устройства плана содержания лексической единицы тем, что когнитивные структуры принципиально нелинейны и при их языковом воплощении требуют специальной «упаковки». Переход от нелинейной структуры к нелинейному представлению всегда сопровождается тем, что эксплицитно выражается лишь небольшая часть когнитивной структуры, а другие части могут присутствовать в имплицитном виде. Внутренняя форма единицы словаря, характеризующая способ номинации, оказывает влияние на собственно значение. Это связано с тем, что в структуре знаний за языковым выражением в определенной степени отражается и способ номинации.

6. Постулат о множественности семантического описания.

Наличие в плане содержания сущностно разных компонентов требует использования при семантическом описании разных метаязыков. Отсюда следует, что вряд ли существует метаязык, способный исчерпывающим образом представить план содержания языкового выражения.

7. Постулат о значимости нестандартных употреблений.

Значительная часть лексических единиц используется в дискурсе с явным нарушением тех или иных норм, что приводит к эффекту языковой игры, стилистическим несоответствиям, отклонениям от стандартных правил коммуникации. В словарях такие нестандартные употребления обычно игнорируются, и это объясняется их несоответствием назначению словарей. Однако для академических словарей, претендующих на полноту и научность, требование нормативности неприемлемо, поскольку отсекает огромный пласт языковых фактов, подлежащих описанию и научному осмыслению. Описание нестандартных употреблений языковых выражений может способствовать выявлению тех компонентов плана содержания высказывания, которые обычно исключались из рассмотрения.

По мнению З.Д. Поповой и И.А. Стернина, когнитивная лингвистика – новый этап изучения сложных отношений языка и мышления (Попова, Стернин 2002:3). Начало такому изучению положили нейрофизиологи, врачи, психологи (П. Брока, К. Вернике, И.М. Сеченов, В.М. Бехтерев, И.П. Павлов и др.). На базе нейрофизиологии возникла нейролингвистика (Л.С. Выготский, А.Р. Лурия), которая установила, что языковая деятельность протекает в мозге человека, что разные виды человеческой деятельности (освоение языка, слушание, говорение, чтение, письмо и др.) связаны с разными отделами головного мозга.

Следующим этапом развития проблемы соотношения языка и мышления стала психолингвистика, в рамках которой изучались процессы порождения и восприятия речи, процессы изучения языка как системы знаков, хранящейся в сознании человека, соотношение системы языка и ее использования, функционирования (американские психолингвисты – Ч. Осгуд, Т. Себеок, Дж. Гринберг, Дж. Кэррол, российские ученые – А.А. Леонтьев, И.Н. Горелов, А.А. Залевская, Ю.Н. Караулов и др.).

Когнитивная лингвистика складывается в последние два десятилетия XXвека, но ее предмет – особенности усвоения и обработки информации с помощью языковых знаков – был намечен уже в первых теоретических трудах по языкознанию вXIXвеке (А.А. Потебня, И.А. Бодуэн де Куртенэ и др.).

Размышления об участии языка в познании мира можно найти в трудах мыслителей разных времен и народов от античности до наших дней. Их обзоры сделаны Л.Г. Зубковой (Зубкова 2000) и Н.А. Кобриной (Кобрина 2000).

Когнитивная лингвистика на современном этапе – ветвь лингвистического функционализма, считающего, что языковая форма производна от функций языка. Когнитивное направление функционализма особо выделяет роль когнитивных функций и предполагает, что остальные функции выводимы из них или сводимы к ним.

Между когнитивными феноменами пролегает фундаментальное различие с точки зрения того, какова их роль по отношению к языку. Одни из них ответственны за использование языка в реальном времени, т.е. в интерактивном / диалоговом режиме. К когнитивным феноменам такого типа относятся оперативная память, внимание, активизация.

Феномены второго типа не имеют прямого отношения к функционированию языка в реальном времени, а связаны с языком как средством хранения и упорядочения информации. К таким феноменам относятся долговременная память, система категорий и категоризация, структуры представления знаний, лексикон и др. (Кибрик 1994:126-127).

Исследования феноменов второго типа связаны, прежде всего, с именами Дж. Лакоффа и Р. Лангакера. Одна из наиболее фундаментальных идей Дж. Лакоффа состоит в том, что человеческая концептуализация (а в результате этого и языковая семантика) носит главным образом метафорический характер, т.е. осмысление более или менее сложных объектов и явлений человеком основывается на переосмыслении базисных понятий человеческого опыта (физических, сенсомоторных, анатомических и т.д.).

Становление современной когнитивной лингвистики связывают с трудами американских лингвистов Джорджа Лакоффа, Рональда Лангакера, Рэя Джакендоффа и ряда других ученых. Труды этих ученых и развитие проблематики когнитивной лингвистики подробно рассмотрены и охарактеризованы в работах Е.С. Кубряковой, А. Ченки (Кубрякова 1994а, 1997, 1999; Ченки 1996). Труды Е.С. Кубряковой стали фундаментальными, они легли в основу когнитивной лингвистики в России.

Научный аппарат американской когнитивной лингвистики представлен в «Кратком словаре когнитивных терминов», подготовленном рядом ученых (1996). В России в это же время разрабатывались теории значения слова на основе компонентного анализа. Семантические параметры, найденные Ю.Д. Апресяном, И.А. Мельчуком, А.К. Жолковским, позволили начать составление семантических словарей, поиски семантических первоэлементов. Эти первоэлементы, как теперь все более проясняется, лежат в сфере когнитивной деятельности человека и содержат те же категории, к которым приводят работы американских авторов. В этой связи надо упомянуть и работы польской исследовательницы Анны Вежбицкой (Вежбицкая 1997).

Оба направления развивались независимо друг от друга и пользовались разной терминологией, однако открытые в результате их исследований категории во многих отношениях пересекаются. Это показано в работах Е.В. Рахилиной, в которых предпринята попытка соотнести терминологию американских когнитивных лингвистов и московской семантической школы Ю.Д. Апресяна (Рахилина 1998, 2000).

Последнее десятилетие ХХ века ознаменовалось появлением и огромным влиянием такого направления, как дискурсивный анализ. А.А. Кибрик анализирует американские работы этого направления (Кибрик 1994). Среди значимых исследований выделяются следующие работы: Уоллес Чейф – «Рассказы о грушах. Когнитивные, культурные и языковые аспекты порождения повествования» (1980) и «Дискурс, сознание и время. Текущий и отстраненный сознательный опыт при речи и письме» (1994), Р. Томлин – «Фокусное внимание, залог и порядок слов: экспериментальное типологическое исследование», Т. Гивон – «Непрерывность топика в дискурсе: квантитативное типологическое исследование» (1983), «Грамматика референциальной связности: когнитивная переинтерпретация» (1990). Функционированию концептов в дискурсе уделяют внимание Л.В. Цурикова, О.Н. Чарыкова и др. (Цурикова 2000; Чарыкова 2000).

Определяется методика исследования возрастных концептов (Грищук 2001, 2002; Лемяскина 2001; Чернышова 2001).

Актуальность приобретает гендерная специфика концептуальных структур (Кирилина 2001).

Обнаружение концептов в художественных текстах проливает новый свет на понимание литературного творчества (Карпенко, Болотнова 2000; Красных 2000; Мелерович 2000; Орлова, Болотнова 2000; Реброва 2000; Слышкин 2000; Шаховский 2000; Абакарова 2001; Затеева 2001; Пугач 2001; Романова 2001 и др.).

Рассмотрению всего многообразия лингвистических направлений современного французского языкознания посвящена работа В.А. Плунгян и Е.В. Рахилиной (Плунгян, Рахилина 1994). Среди работ, посвященных когнитивным исследованиям, авторы выделяют следующих лингвистов: А. Борилло (разрабатывает пространственную модель французского языка на материале пространственных предлогов), Ж.-П. Декле (вопросы аппликативной грамматики), Ж. Клейбер (работы по логике и референции) и др.

О структурах знания можно узнать в современных работах по проблеме «язык и мышление», авторы которых так или иначе затрагивают проблемы когнитивной лингвистики (Васильев 1990; Сигал 1997; Пинкер 1999 и др.). Разнообразные толкования и определения предмета когнитивной лингвистики и ее категорий предлагают авторы, специально занимающиеся этими проблемами (Беляевская 1994; Демьянков 1994; Розина 1994; Рузин 1996; Фрумкина 1996; Худяков 1996; Баранов, Добровольский 1997; Болдырев 1998, 1999, 2001; Залевская 1998, 2000; Шарандин 1998; Красных 2000; Шаховский 2000; Архипов 2001 и др.).

Появляются работы, посвященные проблемам категоризации (Булыгина, Шмелев 1997; Болдырев 1998, 2001) и картине мира (Ольшанский 1996; Харитончик 1999; Тарасов 2000). В ходе разработки основных категорий когнитивной лингвистики ученые обнаружили множество новых аспектов изучения языка как в системе, так и в речевом функционировании.

Определился лингвистический подход к изучению символа (Шелестюк 1997), предложено понимание терминологии как фреймовой структуры (Новодранова 1998). Найдены когнитивные подходы к изучению словообразования (Аликаева 1999). Оказались возможными когнитивные трактовки грамматических категорий (Болдырев 1998, 1999; Кравченко 1998). Определяются синтаксические концепты разных типов (Сусов 1998).

Новый взгляд на метафору привел к разработке категории когнитивной метафоры. Выяснилось, что метафора играет большую роль в категоризации концептов, показывая, как новое познается человеком через известное. Такой подход дал новый мощный импульс к изучению метафоры (Метафора 1988; Теория 1990; Нухов 1999; Новодранова, Алексеева 2000; Урубкова 2000 и др.). Метафора определена как ключ к пониманию форм репрезентации знаний (Шахнаров 2000).

Анализ результатов лингвистических когнитивных исследований показывает, насколько это направление разнообразно по сфере научных интересов. Выделим наиболее сформировавшиеся школы и направления лингвокогнитивных исследований.

Общеконцептуальный подход Московской школы. Представители: Е.С. Кубрякова, В.З. Демьянков, Ю.С. Степанов, Ю.Н. Караулов, Д.С. Лихачев, Ю.А. Сорокин, Е.В. Рахилина, Р.М. Фрумкина, А.Н. Баранов, Д.О. Добровольский и др.

Психолингвистический подход: И.Н. Горелов, Н.И. Жинкин, А.А. Залевская и др.

Прототипический подход к изучению когнитивных аспектов языковых единиц Тамбовской школы. Представители: Н.Н. Болдырев, Т.А. Фесенко, Е.В. Милосердова, Е.М. Позднякова, А.Л. Шарандин, И.В. Миронова, С.В. Иволгина, Е.Л. Кочкина, С.Г. Виноградова и др.

Лексико-семантический подход в исследовании концептуального содержания единиц языка Воронежской школы. Представители: З.Д. Попова, И.А. Стернин, А.П. Бабушкин, В.Ю. Копров, Г.В. Быкова, Л.И. Гришаева, А.А. Кретов, В.М. Топорова, В.И. Убийко, В.Б. Гольдберг и др.

Дискурсивный анализ: А.А. Кибрик, Л.В. Цурикова, О.Н. Чарыкова, В.И. Карасик и др.

Культурологический подход к рассмотрению проблем представления знаний: Ю.С. Степанов и др.

Лингвокультурологический подход к исследованию репрезентации знаний Волгоградской школы. Представители: В.И. Карасик, Г.Г. Слышкин, Н.А. Красавский, Н.Ф. Алефиренко, С.Г. Воркачев, А.А. Худяков, Е.Н. Егина, М.В. Милованова и др.

Гендерный анализ представления концептуальных структур в сознании: А.В. Кирилина и др.

Итак, современная когнитивная лингвистика – это направление языкознания, которое изучает когнитивные структуры средствами языка. Лингвистический анализ выступает как средство, метод доступа к когнитивным структурам в сознании человека.

Когнитивизм – взгляд, согласно которому человек должен изучаться как система переработки информации, а поведение человека должно описываться и объясняться в терминах внутренних состояний человека. Эти состояния физически проявлены, наблюдаемы и интерпретируются как получение, переработка, хранение, а затем и мобилизация информации для рационального решения разумно формулируемых задач. Поскольку решение этих задач непосредственно связано с использованием языка, вполне естественно, что язык оказался в центре внимания когнитивистов. А теоретики языка, причисляющие себя к когнитивистам, стремятся применить общий подход для описания и объяснения «языковой когниции».

В науке нередок тот случай, когда в новой концепции слышны отголоски когда-то звучавших положений или проблем. Затронуло это déjà vu и когнитивизм. Приняв термин «когниция» в качестве ключевого, направление это обрекло себя на обвинения в перепевах в новых терминах того, что давно известно. Ведь когниция, познание, разум, intelligentia были предметом рассуждений с незапамятных времен. Наше столетие прошло под знаком когниции. Внешне же когнитивисты отличаются от предшественников очень широким использованием информационно-поисковых метафор и образов. Когниция для когнитивистов – процедуры, связанные с приобретением, использованием, хранением, передачей и выработкой знаний .

Затруднительно оценить когнитивизм и потому, что этим именем одновременно называются :

– программа исследований человеческого «мыслительного механизма» ;

– стиль наблюдений над явлениями ментальной природы человека (в этом когнитивизм близок феноменологии);

– исходная гипотеза о том, что субъект – источник, инициатор своих действий;

– демаркация области исследования, когда когниции – восприятие, языковая деятельность, память, представления – противопоставляются аффектам, не входящим, тем самым, в число первичных объектов исследования.

Разрабатывая модели «внутренней переработки» (inner processing), когнитивисты характеризуют ментальные события в менталистских терминах . Поиски причин того, что вызывает в нас те или иные конкретные мысли, не исключительно когнитивистское занятие. Есть еще как минимум два других подхода: бихевиоризм и нейропсихология. Бихевиоризм стремился характеризовать поведение в терминах навыков, стимулов и реакций. Нейропсихология же видит объяснение на уровне нейронных процессов . В отличие от этих подходов, когнитивисты стремятся формулировать свои гипотезы в терминах самих ментальных процессов, не сводимых

18-ни к стимулам и реакциям, ни к взаимодействию клеток. Это – попытка функционально идентифицировать ментальные состояния, в терминах их взаимодействия между собой, в абстракции от материальной реализации в мозгу.

Например, в «когнитивной теории личности» сосредоточиваются не на фазе собственно восприятия, а на том, что происходит затем – условно эту другую фазу и называют «переработкой информации». Такую «переработку» характеризуют или в терминах «схем», «фреймов», «скриптов» и т.п. – или (как в концепции «параллельной распределенной обработки» – parallel distributed processing, сокращенно PDP) более мелких, «микроуровневых» понятий – «микропризнаков», фигурирующих в рамках взаимодействующих систем . Когнитивность теории – в стремлении учесть степень близости конкретного исследуемого феномена к сознанию . Отсюда и общая когнитивистская установка на проявления когниции во внешнем поведении .

Что же нового приносит когнитивизм? Что дают новые метафоры и образы процедур, выполняемых ментальностью человека? Какому содержанию соответствует эта «компьютерная стилистика» теории? Ответить на этот вопрос помогает следующая аналогия с алгеброй. Алгебра как искусство решения конкретных квадратных уравнений идейно существовала до создания нынешнего формального аппарата. Но рождение ее связывают с возникновением системы, позволяющей генерировать методы решения крупных типов задач. Когнитивизм делает заявку на метод серийного, если угодно «промышленного», решения задач о человеческой мысли, а заодно порождает целую серию новых проблем.

1.2. «Когнитивная наука»

«Когнитивная наука» – исследование разума (intelligence) и разумных систем, при котором разумное поведение рассматривается как что-то вроде вычисления . От предшествующих подходов к когниции ее отличает степень проникновения идей и техник «вычисления». Последний термин берется не в чисто арифметическом смысле, а как аналог операций, осуществляемых компьютером .

Ясно, что такая дисциплина должна быть комплексной. Например, ее можно представить как «федерацию» наук, не связанных строгими уставными отношениями. В эту «федерацию» входят: искусственный интеллект (или «прикладная философия»), языкознание, психология и неврология (другой вариант административного деления: физиология, психолингвистика и математика ). Искусственный интеллект нацелен на имитацию человеческого интеллекта с помощью компьютера в решении задач вообще. «Когнитивная лингвистика» – филиал когнитивной психологии, использующей арсенал переработки языковой информации для построения моделей, имитирующих внешние проявления человеческого поведения при решении интеллектуальных задач. Наконец, неврология, или теория мозга, должна сводить поведение человека и животных к схемам взаимодействия элементов нервной системы.

Общий знаменатель такой комплексной когнитивной науки – построение моделей познания и интеллекта, с перспективой воплощения их на компьютере. Итак, предметом исследования являются: человеческая когниция (т.е. взаимодействие систем восприятия, репрезентирования и продуцирования информации) и ее «технологическое представление» .

Когнитивная психология 1960-х гг. – и в этом ее заслуга перед остальными когнитивистскими дисциплинами – продемонстрировала возможности информационно-поискового подхода к человеческой ментальности, возможности нового научного метаязыка. Понятие обработки информации, заимствованное из теории информации, где оно применялось к физическим системам передачи сообщений, было приложено к человеку. Общая идея трансформировалась в следующее положение: организмы используют внутренние представления (репрезентации) и осуществляют «вычислительные» операции над этими представлениями. Когниция теперь – объект регулируемого (по правилам) манипулирования репрезентациями, в полной аналогии с современными компьютерами.

Этот теоретический эксперимент, выявивший гибкость нового научного метаязыка

19- в описании психических процессов, создал предпосылки для когнитивистского подхода к объекту и результатам исследований в смежных дисциплинах. И, конечно же, в лингвистике, поскольку во всем комплексе наук о человеке сталкиваются, в первую очередь, с отношениями между языком и другими человеческими видами деятельности и процессами. Язык даже в большей степени, чем культура и общество, дает когнитивистам ключ к человеческому поведению .

1.3. «Когнитивная революция»

Так мы подходим к феномену, получившему название «когнитивная революция». Не будем, впрочем, слишком серьезно воспринимать термин «революция» в данной связи: никаких разрушений и ниспровержений предыдущего уклада теоретической жизни в науках о человеке когнитивизм, к счастью, не принес. В 1950-60-е годы, богатые политическими и социальными потрясениями, это слово стало избитым комплиментом, раздаваемым направо и налево, ср.: «генеративная революция», «революция в биологии», «экономическое чудо» (в Японии и ФРГ), «революция в психиатрии» и т.д. Что же происходило с когнитивизмом?

До когнитивистов стремились открыть общие логические законы, действительные для всех биологических видов, материалов, веков и стадий знания, в отвлечении от содержания . Теперь же главные принципы привязываются к человеческой когниции. «Революционерами» 1956-72 гг. были Дж.Брунер, Дж.Миллер, У.Найссер, Ж.Пиаже, А.Ньюэлл, Г.Саймон и др. . По степени теоретической и личностной солидарности когнитивизм вполне сопоставим с бихевиоризмом в психологии 1940-х – ранних 1950-х гг. Именно междисциплинарность названного периода предопределила аксиомы когнитивизма , а именно:

1. Исследуются не просто наблюдаемые действия (т.е. продукты), а их ментальные репрезентации, символы, стратегии и другие ненаблюдаемые процессы и способности человека (которые и порождают действия).

2. На протекании этих процессов сказывается конкретное содержание действий и процессов, а не всеядный «навык» бихевиористов.

3. Культура формирует человека: индивид всегда находится под влиянием своей культуры.

Чего-либо революционного в этих установках мы, конечно же, не находим, – кроме, может быть, выраженного антибихевиоризма. Собственно говоря, поводом для именования нового направления «революцией» и явилось это «анти- »: революционеры, что ни говори, должны же против чего-нибудь выступать. «Революционеры»-когнитивисты стремились вернуть мысль (mind) в науки о человеке – после «долгой холодной зимы объективизма» . Они стремились не реформировать бихевиоризм, а вытеснить его как методологию научного исследования .

К середине 1950-х годов появилась заманчивая перспектива объяснить мыслительные процессы через «правила преобразования мысленных представлений», аналогичные трансформационным правилам в первых версиях генеративной грамматики. Эти правила вырисовывались из наблюдений над усвоением языка детьми : складывалось впечатление, что дети каким-то единообразным способом приходят к овладению своим родным языка и что этот универсальный «алгоритм» овладения языком состоит во введении новых правил во внутреннюю грамматику ребенка. Обобщая эти наблюдения, пришли к выводу о том, что эти правила очень похожи на все, что управляет и неречевыми видами деятельности, придает им продуктивность и выглядит иногда как непроизвольное, неконтролируемое поведение, отражаясь на структуре восприятия, памяти и даже на эмоциях .

Основанная на подобных соображениях когнитивистская методика близка по духу деятельности лингвиста, когда тот, интерпретируя текст, анализирует причины правильности и осмысленности предложений (на основе опроса информантов и/или интроспективно) и прибегает к гипотетико-дедуктивным построениям ; см. также . Исследование того, как человек оперирует символами, осмысляя и

20- мир, и себя в мире, объединяет лингвистику с другими дисциплинами, интерпретативным путем изучающими человека и общество.

Наш основной тезис в этой связи таков. «Когнитивная революция» была одним из проявлений общей тенденции к интерпретативному подходу в различных дисциплинах. Это стремление выявить механизмы интерпретации человеком мира и себя в мире, особенно ярко выраженное в лингвистическом «интерпретационизме» («интерпретирующая семантика»), в философской и юридической герменевтике, в литературоведческих теориях читателя (reader criticism). Однако когнитивизм меньше по объему этого интерпретационизма, не исчерпывает его.

1.4. Направления критики когнитивизма

Когнитивная наука как проект исследования человеческой когниции актуальна и практически важна. Однако она связана с неизбежными огрублениями. Вот почему часто можно слышать следующие «типовые» замечания в ее адрес:

1. Уход от проблем «значения» к «информации», от «создания» значения – к обработке информации – дань моде, технократизму, т.е. огрубление, жертва человеческим для облегчения технической реализации модели. На деле же значение и информация – совершенно разные вещи. Ведь значение присуще даже неинформативным сообщениям. Для системы обработки информации безразлично, обрабатывается ли сонет Шекспира или матрица чисел. Важно лишь, чтобы сообщение было информативным, т.е. контрастировало на фоне альтернативного выбора знаков, укладывалось в составленный заранее код. При информативном взгляде предполагается кодекс предопределенных возможностей выбора, за пределами которых нельзя вообще говорить об обработке информации в терминах элементарных операций (входящих в предопределенный же набор отношений), производимых над фиксированными и произвольными по своей природе единицами. Информационной системе – в отличие от системы значений – внеположены такие понятия, как неопределенность, полисемия, метафора и коннотации .

2. Замысел когнитивной науки интересен, но реализации уводят далеко в сторону к чему-то слишком технократичному, менее человеческому. Вряд ли когниция в классическом смысле слова может быть приравнена к зеркальному отражению, которое-то и моделируется в терминах информационно-поисковой парадигмы. Более правдоподобен тот взгляд, что человеческое познание (как и язык, миф и искусство) – не зеркало, всего лишь отражающее внешнюю и/или внутреннюю сущность предметов, которые обладают своей структурой еще до акта нашего познания; его скорее можно сравнить с источником света, создающим предпосылки для человеческого восприятия. Чем лучше освещение, чем сильнее источник, тем четче мы видим предмет (ср. противоположный подход: «Идея, будто познание может «создавать» всеобщие формы, заменять первичный хаос порядком и т.п., есть идея идеалистической философии. Мир есть закономерное движение материи, и наше познание, будучи высшим продуктом природы, в состоянии только отражать эту закономерность» [В.И.Ленин 1909, с.165]). По Кассиреру, всякое познание покоится прежде всего на поиске единого принципа, объединяющего в одно целое разнородные наблюдения. Единичное не должно оставаться единичным, оно должно быть подведено под какую-то категорию, в которой представлено как элемент либо логической, либо телеологической причинно-следственной структуры .

3. Нельзя сводить человеческое к чистой информации, поскольку важнейшей чертой человеческого интеллекта является воля. Интеллект – это когниция плюс воля (плюс еще что-то). Ограничиваясь манипулированием символами, когнитивная наука оставляет интенциональность за бортом . Итак: или в когницию следует включить интенцию, волю, – но тогда это не когниция в классическом понимании слова, – либо же признать, что когнитивизму недоступно моделирование интеллекта. В обоих случаях затруднение возникает из-за трактовки термина «когниция» в информационно-поисковом смысле.

4. Синтактика символов, которой когнитивисты чаще всего ограничиваются, не

21- может адекватно отразить ментальность человека: люди мыслят семантическими сущностями .

Из-за сомнительной революционности, недостаточности метафоры информационного поиска и отсутствия организационного единства когнитивизм постигла судьба других «измов» (как в свое время бихевиоризм и структурализм): этот термин «служит знаменем для крестовых походов, предпринимаемых различными научными школами, когда войска стремятся к сотрудничеству для того лишь, чтобы разгромить общего врага» . Имеется не одна, а много когнитивистских «унифицированных» теорий , образующих «содружества» и стремящихся к синтезу, взаимной адаптации, а не вытеснению друг друга. И в этом стиле взаимодействия мы видим характер интерпретациониста, по-человечески, терпимо относящегося ко всему, что попадает в сферу его внимания.

2. Когнитивная лингвистика

2.1. Общие задачи

«Когнитивная лингвистика» – направление, в центре внимания которого находится язык как общий когнитивный механизм.

В сферу жизненных интересов когнитивной лингвистики входят «ментальные» основы понимания и продуцирования речи с точки зрения того, как структуры языкового знания представляются («репрезентируются») и участвуют в переработке информации. На научном жаргоне последних лет эта задача ставится так: каковы «репрезентации» знаний и процедуры их обработки? Обычно полагают, что репрезентации и соответствующие процедуры организованы модульно, а потому подчинены разным принципам организации .

В отличие от остальных дисциплин когнитивного цикла, в когнитивной лингвистике рассматриваются те и только те когнитивные структуры и процессы, которые свойственны человеку как homo loquens. А именно, на первом плане находятся: системное описание и объяснение механизмов человеческого усвоения языка и принципы структурирования этих механизмов. При этом возникают следующие вопросы :

1. Репрезентация ментальных механизмов освоения языка и принципов их структурирования : достаточно ли ограничиться единой репрезентацией – или же следует представлять эти механизмы в рамках различных репрезентаций? Как взаимодействуют эти механизмы? Каково их внутреннее устройство?

2. Продуцирование . Главный вопрос: основаны ли продуцирование и восприятие на одних и тех же единицах системы или у них разные механизмы? Кроме того: протекают ли во времени процессы, составляющие продуцирование речи, параллельно или последовательно? Скажем, строим ли мы сначала общий каркас предложения, только затем заполняя его лексическим материалом, или же обе процедуры выполняются одновременно, и тогда как это происходит? Какие подструктуры (например, синтаксические, семантические, концептуальные и т.д.) фигурируют в продуцировании речи и как они устроены?

3. Восприятие в когнитивистском ключе исследуется несколько более активно, чем продуцирование речи, – в этом еще одно проявление интерпретационизма. В связи с этим спрашивается: Какова природа процедур, регулирующих и структурирующих языковое восприятие? Какое знание активизируется посредством этих процедур? Какова организация семантической памяти? Какова роль этой памяти в восприятии и в понимании речи?

В когнитивной лингвистике принимается, что ментальные процессы не только базируются на репрезентациях, но и соответствуют определенным процедурам – «когнитивным вычислениям» . Для остальных «когнитивных дисциплин» (особенно для когнитивной психологии) выводы когнитивной лингвистики ценны в той мере, в какой позволяют уяснить механизмы этих самых когнитивных вычислений в целом .

На таком информационно-поисковом жаргоне центральная задача когнитивной лингвистики формулируется как описание и объяснение внутренней когнитивной структуры и динамики говорящего-слушающего . Говорящий-слушающий рассматривается как система переработки информации, состоящая из конечного числа самостоятельных компонентов (модулей) и соотносящая языковую информацию на различных уровнях. Цель когнитивной лингвистики, соответственно, – в исследовании такой системы и установлении важнейших принципов ее, а не только в систематическом отражении явлений языка. Для когнитивиста важно понять, какой должна быть ментальная репрезентация языкового знания и как это знание «когнитивно» перерабатывается, т.е. какова «когнитивная действительность». Адекватность и релевантность высказываний лингвистов оцениваются именно под этим углом зрения, интерпретируясь как то, что отражает:

1. Усваиваемость . Предлагаемый исследователем вид ментальной репрезентации должен быть доступен для усвоения. (Вопрос только в том, что считать доступным для усвоения, а что – недоступным.)

2. Перерабатываемость . Репрезентация-кандидат может перерабатываться с помощью программы некоторого достаточно правдоподобного анализатора (на компьютере). Этим объясняется тяга к проверке грамматической модели методами компьютерной лингвистики.

2.2. Язык как объект когнитивной лингвистики

Некоторые лингвисты (например, генеративисты) считают, что языковая система образует отдельный модуль, внеположенный общим когнитивным механизмам . Однако чаще языковая деятельность рассматривается как один из модусов «когниции», составляющий вершину айсберга, в основании которого лежат когнитивные способности, не являющиеся чисто лингвистическими, но дающие предпосылки для последних. К таким способностям относятся: построение образов и логический вывод на их основе, получение новых знаний исходя из имеющихся сведений, составление и реализация планов .

Примером когнитивистского стиля в теоретизировании является «когнитивная фонология» (cognitively-based phonology) , в которой описание происходит в терминах правил построения структуры, «работающих» в тесном взаимодействии с «когнитивными схемами». Эти схемы составляют внеязыковую систему «ментальной компетенции». Упор делается на функциональность, а не на формальную простоту, – почему и допустимыми телеологические объяснения.

Другой пример когнитивистского подхода связан с использованием принципа «когнитивного соответствия», формулируемого так : выдвигая представление (репрезентацию) для конкретной единицы, следует обратить внимание на то, как эта единица узнается (cognized). Из нескольких конкурирующих исследовательских гипотез о структуре предложения, предиката, текста и т.п. выбирается тот, который в наибольшей степени соответствует, по мнению исследователя, когнитивной реальности. Формально правдоподобная репрезентация, противоречащая этому принципу, должна браковаться.

Это положение противоположно принципу прямого соответствия, согласно которому элементы репрезентации прямо соответствуют сущностям в мире и отражают истинностные условия (truth conditions), или условия удовлетворения (conditions of satisfaction). Например, словосочетание «Бруклинский мост» имеет референцию к конкретному предмету в действительности, если существует объект этой действительности («референт»), удовлетворяющий требованиям данной дескрипции: такой предмет выглядит как мост, и его принято именовать «Бруклинским» (возможно, и расположен он в Бруклине). Иначе говоря, он удовлетворяет всем требованиям, задаваемым дескрипцией. По принципу же когнитивного соответствия, «Бруклинский мост» соотнесен не с конкретным предметом в реальном мире (вне «когниции» человека), а с некоторой сущностью в когнитивном представлении этого мира, в «проекции» мира на когницию человека . В силу принципа

23- когнитивного соответствия, когнитивная структура заложена в значениях языковых выражений.

Лапидарно когнитивистскую точку зрения на значение и референцию можно сформулировать в виде максимы: «Избегай говорить о чем-либо в обход когниции человека». Отсюда – один шаг до признания избыточности термина «референция»: если ты когнитивист, то имеешь право говорить только о денотации языковых выражений.

Однако, без понятия «референции», без опоры на аксиомы «внешнего мира» как установить несамопротиворечивость суждения в языковой форме? Эту проблему ставит когнитивная лингвистика перед философией языка. Когнитивисты надеются получить ответ на этот вопрос в рамках следующих теоретических проектов:

1. Построение теории интерпретации текстов (которые, как известно, иногда содержат взаимоисключающие суждения), объясняющей логический вывод на естественном языке – «речевое размышление». Такая теория должна давать характеристику процессам когниции и отношениям между предложениями и внутри них. Сама человеческая когниция, повторим, моделируется как «когнитивное вычисление» .

2. Разработка науки о «работе мысли» человека, включающей теорию вычислимости смысла текста, т.е. установления связности его (логической несамопротиворечивости ), при том, что (вслед за феноменологами) связность суждений о мире считается коррелятом истинного существования мира .

Так, стартуя с лингвистической площадки, мы заходим на территорию смежных дисциплин. Когнитивисты обречены на междисциплинарность, это предопределено самой их историей. Только общими усилиями психологии, лингвистики, антропологии, философии, компьютерологии (computer science) можно ответить на вопросы о природе разума, об осмыслении опыта, об организации концептуальных систем .

3. Когниция

3.1. Определение и виды когниции

Прообраз рабочего определения когниции в терминах информационно-поисковой парадигмы можно найти у Дж.Беркли, писавшего в 1710 г.: «Для всякого, кто обозревает объекты человеческого познания, очевидно, что они представляют из себя либо идеи (ideas), действительно воспринимаемые чувствами, либо такие, которые мы получаем, наблюдая эмоции и действия ума, либо, наконец, идеи, образуемые при помощи памяти и воображения, наконец идеи, возникающие через соединение, разделение или просто представление того, что было первоначально воспринято одним из вышеупомянутых способов» [Дж.Беркли 1710, с.171].

Однако термин cognitio и всевозможные связанные с ним дистинкции фигурировали еще раньше, когда выделяли такие виды познания, как абстрактное (abstractiva), наглядное (intuitiva), обыденное (practica), познание определенности вещи (quidditativa), обращенное на самое себя (reflexiva supra se), теоретическое (speculativa), отчетливое (distincte), смутное (confusum) и т.д. [Джохадзе, Стяжкин 1981], , , [Кузанский 1440, с.98-99]. Стремление «Я» понять себя самого было источником и идеализма, и трансцендентальной философии .

Понятие когниции включает не только утонченные занятия человеческого духа (такие как знание, сознание, разум, мышление, представление, творчество, разработка планов и стратегий, размышление, символизация, логический вывод, решение проблем, делание наглядным, классифицирование, соотнесение, фантазирование и мечты ), но и процессы более земные, такие как организация моторики, восприятие, мысленные образы, воспоминание, внимание и узнавание . К необходимым условиям когниции относится мимезис .

3.2. Границы когниции, знание и эмоции

В отличие от когниции, знание – одновременно представляет собой :

– оправданное мнение или вообще адекватную и оправданную репрезентацию;

– процедуру получения такой репрезентации.

Когниция же внеположена истинностному значению и оперирует как (истинным) знанием, так и заблуждениями. Ее характеризуют процедуры обращения со знаниями и мнениями (некоторые из которых могут быть ошибочными и неадекватными) вместе с их связями. Знаниям и мнениям приписываются репрезентации, которые когниция как процедура порождает и использует.

Будучи внеположенной фактору истинности, когниция-узнавание, как считал в свое время А.Майнонг , – акт суждения (Urteilen), к которому рано или поздно присоединяется момент обоснования, собственно событию суждения не обязательно присущий: недаром бывают ложные суждения. Итак, когниции свойственна связь с внутренним обоснованием, а не с установлением истины.

Чтобы ответить на вопрос, почему ошибочные суждения не мешают когниции, Августин различал имплицитное осознание (nosse), связанное в первую очередь с памятью, и эксплицитное (cogitare) . Душа знает себя имплицитно, однако человеку хочется получить объяснение (экстериоризацию) внутреннего этого знания. Видимо, потому нас так часто и преследует мысль, что мы никак не можем в речи выразить что-то осознаваемое глубиной души.

Фома Аквинский, считавший душу формой тела и его первым субстанциональный актом , называл это предрефлексивное сознание, простое сознание себя, актуализацией cognitio habitualis , отличая его от остальных форм самоосознания .

Взаимодействие имплицитной и эксплицитной, обыденной и экстериоризованной когниций вряд ли можно представить как простое выражение, перевод с «языка» внутреннего представления на «язык» внешнего выражения: внешнее выражение, более богатое, чем внутреннее, обладает дополнительными моментами, обусловленными, например, условностями жанра. Так, фабула незатейливой сказки и романа может быть одной и той же, – но экстериоризация в двух этих случаях очень различна по насыщенности чувствами и мыслями. Экстериоризация происходит по культурообусловленным канонам развертывания когниции. Различны ли эти каноны в научной и обыденной когнициях?

Часто считают, что «ученое» осознание глубже обыденного и, может быть, вообще не зависит от него. Но ведь несомненно, что во всех культурах «обыденная» когниция незримо присутствует при чувственном восприятии, в правильных и неправильных интуитивных суждениях, в индуктивном рассуждении, в силлогизмах и паралогизмах, в, казалось бы, необоснованных предрассудках и в личных мнениях . «Ученые» суждения зависят от обыденных значительно чаще, чем обыденные – от ученых мнений. Поскольку человек включен в окружающую обстановку, он зависит от богатства и состояния наличных когнитивных средств. Недостатком этих средств и объясняют иногда заблуждения .

Отличается когниция и от эмоции, поскольку , оперируя дискретными, в высшей степени специализированными, различными и систематизированными единицами и структурами, когниция в высшей степени структурирована, а когнитивные структуры ориентированы на отражение структуры внешнего мира в связи с потребностями социальной деятельности – включая сюда сообщение мыслей. Хотя когнитивные структуры привязаны к вербальным (символьным) структурам, а языки мира очень разнообразны, основные механизмы когниции универсальны, что и проявляется в семантике языка. Универсальные языковые структуры (patterns), универсальные грамматические категории, а также организация категорий вокруг прототипов свидетельствуют о том, что человек не просто «осваивает» действительность, но активно и целенаправленно организует ее определенным образом для конкретных целей .

На этих положениях основана, между прочим, психотерапевтическая практика , когда когниция берется как дискретный фрагмент знания, элемент понимания (включая знание, интерпретацию, понимание, мысли, возникающие у индивида о нем

25- самом в конкретном окружении), а аффект и поведение человека трактуются как результат когниций, с помощью которых человек структурирует мир. Когниции человека (речевые или зрительные «события» в потоке его сознания) базируются на установках или предположениях (схемах), выработанных в результате предшествующего опыта. Когниции могут быть автоматическими, неосмысленными и дисфункциональными, внешне правдоподобными, но ошибочными, непроизвольными и т.д. В частности, дисфункциональные когниции относятся к самосознанию индивида, к миру или к будущему (т.н. «когнитивная триада») и являются результатом главных видов своеобразного (свойственного именно данной личности) ошибочного способа переработки информации, когда происходят: неправильный логический вывод (логические ошибки), выборочное абстрагирование (вследствие сосредоточенности на несущественных деталях), необоснованное обобщение, преувеличение негативных и преуменьшение позитивных переживаний и т.д. Психотерапия состоит в том, что:

– устанавливается, каков набор привычных когниций и схем;

– по ходу беседы с пациентом эти когниции высвечиваются, так чтобы больной осознал их абсурдность;

Стремятся вытеснить одни когниции другими, более здравыми .

3.3. Когниция – формируемая и миропреобразующая сила

Перерабатываемое знание структурировано и упорядочено линейно в соответствии с очередностью его освоения данным человеком. Мир меняется, а потому меняются и наши когниции мира, и модусы самопонимания . Вот почему мы пользуемся не заранее расфасованными данными, а какой-то пока еще не вполне ясной их организацией, позволяющей применять знание в новых контекстах и генерировать новое знание.

В то же время, человеческая когниция – не только формируемая, но и формирующая сила. Миры образов, в которых мы живем, не только отражают эмпирическую данность, но и продуцируют ее в меру нашей способности создавать символы .

«Всякая мысль метафорична», – так говорил Ф.Ницше. Э.Кассирер показал, что пространство, время и число формируются именно с помощью образного мышления (порождениями которого К.Леви-Стросс считал язык, миф и культуру). Однако человеческие образы должны каким-то образом соотноситься с явью, с феноменом или тем, что кажется явью. Поэтому представление всегда связано с чем-то, посредующим между вещами и знанием о них. Чтобы выяснить, как выглядит этот посредующий уровень, следует проанализировать структуру в терминах знаков и их значимости. У каждого знака оказывается свое историческое измерение, составляющее суть знака. Но образы – фигуры мышления – проявляют свое истинное значение, только когда интерпретируются и анализируются в своей совокупности .

Отсюда ясно, что мир (вопреки расхожему представлению о когнитивизме) – не индифферентный поток информации, только подвергаемый обработке. Когниция организует в человеке смыслообразование и использование значений в рамках культуры, – делая значение общим достоянием людей, принадлежащих к этой культуре. Речевое общение направлено на установление договоренностей о нормах в употреблении значений, интерпретаций и понятий. Успех таких «переговоров» зависит от того, как мы их ведем . Способ представления (репрезентации) знаний согласуется с социокультурным опытом человека – носителя знания.

Итак, когниция вдвойне «интерактивна» : связана и с воспринимаемым миром, и с волей человека.

В дисциплине, называемой «искусственный интеллект», обычно полагают, что компьютеры и мозг человека обладают по меньшей мере следующими тремя различными уровнями организации, ср. :

– семантическим, задаваемым в терминах знаний и целей и позволяющим установить степень осмысленности и даже целесообразности связей между когнициями;

–символьным, куда входят символы, их структура и правила оперирования символами;

– физическим (или биологическим), определяемым структурой и принципами функционирования физического объекта.

Отдаленно эта «архитектура мысли» (структура и взаимоотношения механизмов, лежащих в основе когнитивного поведения и порождающих это когнитивное поведение ) напоминает трехчленное деление в семиотике (семантика, синтактика и прагматика). Каковы же механизмы гибкого взаимодействия процессов и модулей, относимых к этим различным уровням? И каковы процедуры оптимизации принятия решений в реальном времени?

Одно из решений дает Х.Саймон :

1. Есть система обработки информации, основанная на сравнительно небольшой оперативной (кратковременной) памяти и фактически неограниченной долговременной памяти.

2. Долговременная память ассоциативна по организации и «заиндексирована» сетью противопоставлений, гарантирующей быстрое распознавание знакомых стимулов и быстрый доступ к хранимой информации, с этими стимулами связанной.

3. Работа когниции протекает так:

– механизмы, в общих чертах совпадающие с процедурами понимания, генерируют репрезентацию проблемы;

– осуществляется выборочный поиск в рамках проблемной области, задаваемой такой репрезентацией.

4. Знание задается в памяти в терминах как схем, так и результатов работы этих схем (своеобразный архив).

5. Система способна к самопополнению, т.е. к добавлению новых схем памяти, новых результатов работы схем, а также к расширению системы сетей противопоставлений.

Меняется ли когниция со сменой поколений? Результаты некоторых исследований дают основания для положительного ответа на этот вопрос. Так, филологическое исследование показало , что у Шекспира (в меньшей степени – у Марлоу), в отличие от предшественников, пьесы структурированы так, чтобы еще до основного действия сделать понятными зрителю намерения героев. Иначе говоря, Шекспир помогает своему адресату выработать ожидания. Этого не было у авторов до Шекспира. Выработка ожиданий – не какая-то независимая психологическая способность, а попутный продукт интерпретации речевых событий, когда выявляются причинные и временные отношения между событиями. Напрашивается вывод, что шекспировская эпоха была временем своеобразной «когнитивной революции», когда изменились механизмы когниции у целого поколения. Видимо, где-то между XII и серединой XVII веков английская ментальность вступила на новый путь мышления: мышления в терминах времени, причинности и вероятности. Аналогичный переход повторяется в онтогенезе – по мере взросления человека XX и XXI веков. Мы предполагаем также, что об изменении когниции от поколения к поколению свидетельствуют и изменение видо-временных систем европейских языков, системы определенности-неопределенности (например, появление и исчезновение артиклей) и подобные синтактико-семантические изменения языка.

3.4. Когнитивный стиль личности

Человек – активный носитель когниции, выступающий в двойной роли: как рассматривающая, познающая сторона – и как центр перспективы. П.Тейяр де Шарден в этой связи писал: «Объект и субъект переплетаются и взаимопреобразуются в акте познания. Волей-неволей человек опять приходит к самому себе и во всем, что он видит, рассматривает самого себя. Вот кабала, которая, однако, тут же компенсируется некоторым и единственным в своем роде величием. То, что наблюдатель, куда бы он ни шел, переносит с собой центр проходимой им местности, – это довольно банальное и, можно сказать, независимое от него явление. Но что происходит с прогуливающимся человеком, если он случайно

27- попадает в естественно выгодную точку (пересечение дорог или долин), откуда не только взгляды, но и сами вещи расходятся в разные стороны? Тогда субъективная точка зрения совпадает с объективным расположением вещей, и восприятие обретает всю свою полноту. Местность расшифровывается и озаряется. Человек видит. [...] Центр перспективы – человек – одновременно центр конструирования универсума. [...] С самого начала своего существования человек представляет зрелище для самого себя. Фактически он уже десятки веков смотрит лишь на себя. Однако он едва лишь начинает обретать научный взгляд на свое значение в физике мира» [П.Тейяр де Шарден 1955, c.37-38].

Каждому человеку свойствен свой когнитивный стиль. Последнее понятие пришло в когнитивизм из психоаналитической традиции, где пытаются объяснить, как импульсивное и эмоциональное «Оно» (Id) контролируется более интеллектуально и реалистично ориентированным «Эго». В широком смысле, когнитивный стиль можно определить как предпочитаемый подход к решению проблем, характеризующий поведение индивида относительно целого ряда ситуаций и содержательных областей, но вне зависимости от интеллектуального уровня индивида, его «компетенции». Для выделения стиля существенно не то, достигается ли в результате цель, а то, как она достигается. Когнитивные стили связаны со структурными отношениями между мыслью и ощущением следующим образом :

1. Вербальные, визуальные и активирующие модусы мысли могут использовать различные виды когнитивных структур.

2. Если эти структуры обладают двойной ролью – когнитивной и аффективной, – приписываемой им в традиции когнитивного стиля, – тогда различные когнитивные структуры могут быть связаны с конкретными видами аффектов и чувств. Это значит, что в вербальном, визуальном и активирующим представлениях есть систематические и структурные отношения между мыслью и чувством.

3. Есть стили репрезентирования, связанные с типами личности. Тот или иной когнитивный стиль ассоциирован с определенным характером. Когнитивный стиль – относительно стабильное сочетание «личностных инвариантов» у конкретной личности . Имеются три вида таких личностных инвариантов :

– инварианты-модальности и инварианты-процессы в обращении с информацией: речь идет о большей или меньшей степени интеллектуальной эффективности, склонности (в конкретных обстоятельствах) выбирать последовательность тех, а не иных операций;

– инварианты-репрезентации, соотнесенные по содержанию и по своей структуре;

– мотивационные когнитивные инварианты, связанные с представлениями о цели действия и с необходимостью стимуляции.

Когнитивное развитие человека можно рассматривать как установление когнитивного стиля , не считая (в отличие от Пиаже) индивидуальные вариации второстепенными особенностями скорости развития, т.е. не относя индивидуальные различия к случайным вариациям в реализации одного идеального направления развития.

Все это следует учитывать, рассматривая понятие «индивидуального» стиля речи.

3.5. Вывод: когниция и интерпретация рядоположены

Итак, вырисовывается такая характеристика понятия «когниция», которая в теориях человека (в последние годы) представлена понятием «интерпретация». В филологии интерпретация речи человеком – это вид когниции, непосредственным объектом которой является продукт речевой деятельности, а результаты и инструменты обладают разветвленной типологией и насквозь пропитаны личностными характеристиками [В.З.Демьянков 1989]. Когнитивисты заставляют поставить вопрос о том, как и когда индивид отбирает из богатства языка именно данные его средства. Вот эти-то средства и получают общее название «языковая когниция».

4. Языковая когниция

4.1. Мир и языковая когниция

В свое время Б. Уорф много сделал для популяризации идеи, что когнитивные процессы, образуя «естественную логику», зависят от конкретного языка, используемого в качестве родного : язык формирует картину мира и мысли, а не просто выражает их . Эта постановка вопроса, породившая целую тематическую область «логика языка» (рассматриваемую Ю.С.Степановым), дает фундамент для исследования в области «языковой когниции».

В то же время, когнитивисты не столь категоричны, как Уорф, и полагают, что и универсальные (не зависящие от конкретного языка), и неуниверсальные когнитивные процессы используются людьми при интерпретации текста и при восприятии действительности . Конкретно говоря, имеются:

– «переменные когниции», варьирующиеся от языка к языку; например, сведения о морфемах, о синтаксических конструкциях, о фонологических противопоставлениях, даже о категориях, прототипах и семантемах (семантических противопоставлениях и возможностях этих противопоставлений сочетаться в рамках одной языковой единицы);

– универсальные стратегии использования этих «знаний» (а точнее, «когниций») при продуцировании и интерпретации сообщений на конкретном языке.

Такая идея созвучна положению, принятому в информационно-поисковой парадигме, о хранении данных отдельно от алгоритмов использования данных. Сменный набор данных (причем не только языковых, но и внеязыковых) отделен от самих когнитивных процессов. Все шире внедряется это же положение и в генеративную лингвистику .

4.2. Механика языковой когниции

Хранилище конкретных знаний «пристегивается» к универсальному и конечному (в любой конкретный момент, но потенциально не ограниченному) набору когнитивных стратегий, обладающих скорее контролирующей (распознающей, или интерпретирующей), чем продуцирующей функцией . По мере взросления, «созревания» когниции человека, пополняется (корректируется) и хранилище конкретных знаний, и набор стратегий. Среди новых стратегий есть и оптимизирующие, которые, в отличие от исходных универсальных когнитивных стратегий, доступны далеко не каждому типу личности, хотя некоторые, возможно, тоже не зависят от конкретного языка. Расширенные когнитивные системы – результат взаимодействия опыта человека со все время расширяющимся запасом оптимизирующих стратегий (это – переформулировка положения Н.Хомского ), а не только абсолютного прироста конкретных знаний, представимых в виде атомарных пропозиций.

Неясным до сих пор, впрочем, остается вопрос относительно сущности правила грамматики:

– соответствует ли оно структуре данных (или вычислительной процедуре, реализуемой мозгом) или

– хранится в виде «человекочитаемого» спрессованного резюме данных о языковом суждении, будучи эпифеноменом «нейровычислительных» процессов совершенно иного вида ?

Ответ на этот вопрос когнитивисты ищут то в разработке теории врожденности когнитивного устройства, то в исследовании причин развития языка в детстве.

Итак, активность человеческой когниции не следует рассматривать ни как функционирование единого и неизменного универсального механизма, ни даже как исключительно «совокупность приобретенных навыков» [У.Найссер 1976, c.23]. Эта деятельность опирается на механизмы обоих видов. Например, оптимизирующие стратегии позволяют квалифицированно и быстро извлекать нужные сведения при интерпретации текста.

Приобретение оптимизирующих стратегий – не простое пополнение, например, уже сложившегося набора стратегий, а случай, когда уже модифицированный набор

29- используется для своего дальнейшего усовершенствования. При таком усовершенствовании происходят: выдвижение гипотез, верификация их, индукция, дедукция, используются новые сведения и оценивается надежность такого использования, устанавливается место для новых сведений среди старых и методы доступа к ним. Важное место занимает в этом комплексе «ведение системы когниций», когда, например, возникает конфликт между старыми и новыми единицами хранения, между уже используемыми оптимизирующими стратегиями и новыми кандидатами. Исход таких конфликтов не всегда однозначно предопределен собственно когнициями: аффекты тоже играют роль. Крайней когнитивной депрессией можно назвать тот исход, когда интерпретатор отказывается вообще от попыток что-либо извлечь из текста и пребывает в интерпретативной прострации.

Главным же поводом для изменения языковых когниций является конкретный эпизод удачного или неудачного использования языка, в частности при понимании другого человека. Каковы же мотивы для модификации когниций при понимании речи ?

Один из возможных ответов таков. Сталкиваясь с нарушением некоторого предписания об употреблении языка, мы либо бракуем само конкретное выражение (так поступают многие, очень многие, следуя в этом школьным учителям), либо начинаем подозревать себя в неполной компетентности. Этот ответ приводит к следующему положению: главное различие между языками состоит не в том, что они могут выразить, а в том, что они должны выражать: «Естественно, внимание говорящих и слушающих на родном языке будет постоянно сосредоточено на таких именно единицах, которые обладают статусом принудительности в их речевом коде. В своей когнитивной функции язык в минимальной степени зависит от грамматической структуры, потому что определение нашего опыта находится в дополнительном отношении к металингвистическим операциям: когнитивный уровень языка не только допускает, но и прямо требует интерпретации-перекодировки, т.е. перевода (translation). Но в шутке, в сновидениях, в магии, словом, в том, что можно назвать обыденной речевой мифологией, а также прежде всего в поэзии, грамматические категории обладают большим семантическим весом» .

Элементы хранилища знаний, соответствующие обязательным категориям данного языка, ассоциированы с инвариантными схемами (в когнитивистском смысле термина «схема»), а сигналами для модификации хранилища являются:

– осознание отсутствия нужной схемы – непонятность слова, словосочетания, странность конструкции предложения и т.п.;

– нехватка нужных слов для выражения требуемых отношений между схемами (случай обратный первому);

– ощущение, будто вы воспринимаете и продуцируете речь, лишь как в тумане отдавая себе отчет о ее смысле.

Но одного сигнала еще мало. Необходимы еще: намерение понять речь и готовность к самоусовершенствованию. Это намерение тем сильнее, чем больше аффективная окраска, аффективный аккомпанемент интерпретации речи. Может быть, за этим намерением лежит еще что-то, аналогичное влечению, аппетиту и т.п.? Об этом читаем у Николая Кузанского в работе 1440 г.: «Натурфилософы говорят, что влечению к пище предшествует некоторое болезненное чувство в преддверии желудка, побуждающее природу, которая стремится к самосохранению, подкреплять себя. По-моему, точно так же и сильное удивление, начало философии, предшествует жажде познания, благодаря которой интеллект, чье бытие есть понимание, укрепляет себя исследованием истины. А задевает нас обычно редкостное, даже если оно ужасно» [Н.Кузанский 1440, c.49].

4.3. Усвоение языковых и внеязыковых когниций

Между «языковым модулем» и остальными видами когниции нет пограничного столба: язык влияет на пути образования и развития понятий , а остальные типы когниции – на усвоение языка . Как бы оптимистично мы ни смотрели на

30- возможности человека, его когниция ограничена в принципе: чтобы преодолеть когнитивные границы, человеку придется эволюционировать дальше, а между его будущей когницией и когнитивными способностями сегодняшнего цивилизованного человека будет примерно та же разница, что между интеллектом homo sapiens и неандертальца. Вследствие этого, далеко не любая знаковая система может стать языком для homo sapiens. Есть границы у «языка, доступного когниции» (cognitively construable language) человека , не все возможности которого еще, впрочем, исчерпаны: не любой «язык, доступный для когниции» годится в качестве средства общения между людьми. Выбирая из всех возможностей при усвоении языка, дитя человеческое действует сообразно со своими когнитивными природными задатками.

И при эволюции видов, и в развитии индивидов когнитивные структуры, интерпретирующие воспринимаемые предложения и инициирующие продуцируемые предложения, устанавливаются в период предъязыкового развития, в результате усвоения адаптивного поведения . Как современному ребенку, так и гуманоидам, еще не имевшим языка, необходимо:

– осознавать значимость состояний и событий вокруг себя,

– научиться соответственно действовать.

Чем больше предложение внешне соответствует структурам, выработанным в предъязыковом опыте, тем быстрее оно будет освоено детьми и тем легче будет «переработано» при понимании и выражении взрослыми. Более того , эта «глубинная» когнитивная система присуща одновременно и неязыковому (перцептивному), и языковому каналам обработки информации.

Особенно поучительны в этой связи исследования того, как усваивают свой родной язык дети, лишенные одного из каналов когниции. Оказывается, они иначе, чем в обычном случае, конструируют гипотезы о значении слов и символов вообще. В частности, к особенностям слепых детей относится следующее :

– в лексиконе есть только продуктивно образуемые производные единицы, а слова, усвоенные в самом начале, редко выходят из употребления;

– усваиваемые слова всегда связаны с действиями самого ребенка (как бы в вакууме), – в то время как зрячие дети активно пользуются обозначениями деятельности при общении с другими людьми и с предметами;

– функциональные термины и термины отношений (типа: да , больше , снова ) не используются для отражения динамического состояния сущностей; зрячие же дети четко указывают на различные изменения состояний;

– отсутствие зрительной информации на использовании иллокутивного потенциала речи сказывается меньше, чем на использовании внекоммуникационных единиц ;

– относительная частота императивов по сравнению с утверждениями четко коррелирует с отсутствием зрения и наоборот, относительная частота утверждений связана с доступом к зрительной информацией . Для зрячих существенны стратегии предлагания чего-либо и указания, для незрячих же – стратегии привлечения внимания.

5. Вывод: языковая когниция – акт интерпретации

Итак, понятие языковой когниции совпадает с тем, что в последние годы, в рамках интерпретационизма, называют интерпретацией в широком смысле, охватывающей фактически все действия над языком, когда для этих действий появляется повод – речь. Если эту речь нужно продуцировать, внутренний мир интерпретируется в виде речи. Когда же речь задана как объект восприятия – интерпретируется она.

Вырисовывается следующая картина. В общечеловеческой когниции заложены универсальные когнитивные стратегии. Человеческий опыт их использования приводит к накоплению «объектных» знаний и «оптимизирующих стратегий». Модифицируя гипотезу, сформулированную Ф.Либерманом , можно предположить, что

31- универсальные стратегии встроены в человеческий мозг, заданы самой его биологической структурой и аналогичны электронным схемам в составе компьютера. Объектные же знания и оптимизирующие стратегии представляют собой нечто вроде самонакапливающегося программного обеспечения (случай пока еще необычный для современных компьютеров, но вполне возможный). Особенность эволюции человеческой когниции состоит в том, что с течением времени это программное обеспечение приводит к перестройке «электронных схем», причем осуществляемой без вмешательства извне (в случае компьютера вмешался бы человек). Эта перестройка – результат взаимодействия между когнициями людей, отчего каждое следующее поколение индивидов реализует в виде «электронной схемы» то, что раньше входило частично в программное обеспечение. Но на любом этапе эволюции, для любой индивидуальной когниции различение «запаянных» и «вырабатываемых» элементов (возможно, в новом составе) остается.

В пользу этого говорит следующее соображение . Если бы не было универсальных стратегий (т.е. «когнитивно непроницаемых процессов», в смысле ), то иллюзии восприятия не были бы однотипными у разных людей. С другой стороны, если бы когнитивная система была полностью непроницаемой, т.е. неспособной к усвоению новых когниций (в частности, новых стратегий интерпретирования), то не смогла бы адаптироваться к окружению, что привело бы – а возможно, уже когда-то привело или еще приведет – к эволюционному краху. В то же время не только эволюция человека, но и само восприятие естественного языка, интерпретация текстов сопряжены с процессами обоих видов – это прекрасно продемонстрировал Дж.Фодор .

В каждом элементарном акте речи и когниции есть элементы статики (синхронии) и динамики – диахронии, подвижности системы, ее изменения, приспособления к перерабатываемому объекту в конкретном окружении. С абсолютизацией статики мы сталкиваемся, когда пытаемся интерпретировать старые тексты, в опоре лишь на логику сегодняшнего дня , что исключает реконструирующую интерпретацию. Абсолютизация же динамики граничит с некритичным восприятием, с внушением чужих мыслей, без поправок на сиюминутность и неповторимость момента восприятия: это обезличенность интерпретатора. Нормальное интерпретирование находится где-то посередине между двумя этими крайностями.

СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ

Беркли Д.

Трактат о принципах человеческого знания, в котором исследованы главные причины заблуждений в науках, а также основания скептицизма, атеизма и безверия // Д. Беркли. Сочинения. – М.: Мысль, 1978. С.149-246.

Демьянков В.З.

Интерпретация, понимание и лингвистические аспекты их моделирования на ЭВМ. – М.: Изд-во Моск. ун-та, 1989.

Джохадзе Д.В., Стяжкин Н.И.

Введение в историю западноевропейской средневековой философии. – Тб.: Ганатлеба, 1981.

Кузанский Н.

Об ученом незнании // Кузанский Н. Соч. в двух томах. – М.: Мысль, 1979. Т.1. С.47-184.

Ленин В.И.

Материализм и эмпириокритицизм: Критические заметки об одной реакционной философии. – М.: Изд-во полит. литературы, 1969.

Найссер У.

Познание и реальность: Смысл и принципы когнитивной психологии / Пер. с англ. – М.: Прогресс, 1981.

Тейяр де Шарден П.

Феномен человека / Пер. с франц. – М.: Наука, 1987.

Филлмор Ч.

Дело о падеже / Пер. с англ. // Новое в зарубежной лингвистике: Лингвистическая семантика. – М.: Прогресс, 1981. Вып.10. С.369-495.

Albersnagel F.A.

Cognition, emotion and depressive behavior: From learned helplessness theory to accessibility of cognitions theory. – Groningen: Rijksuniversiteit Groningen, 1987.

Arbib M.A .

In search of the person: Philosophical explorations in cognitive science. – Amherst: U. of Mass., 1985.

Aylwin S.

Structure in thought and feeling. – L.; N.Y.: Methuen, 1985.

Bechtel W.

Philosophy of mind: an overview for cognitive science. – Hillsdale (N.J.) etc.: Erlbaum, 1988.

Bedell G.

The arguments about deep structure // Lg. 1974, v.50, N 3: 423-445.

Bonhoeffer D.

Akt und Sein: Transzendentalphilosophie und Ontologie in der systematischen Theologie. – Gütersloh: C.Bertelsmann, 1931.

Bruner J.S.

Acts of meaning. – Cambr. (Mass.); L.: Harvard UP, 1990.

Bühler A.

Die Logik kognitiver Sätze: Über logische Grundlagen der Argumentation in den Geistes- und Sozialwissenschaften. – B.: Duncker & Humblot, 1983.

Carroll J.M.

On fallen horses racing past barns // C.S. Masek ed. Papers from the parasession on language and behavior. – Chicago (Ill.): U. of Chicago Press, 1981. 9-19.

Cassirer E.

Philosophie der symbolischen Formen: Erster Teil: Die Sprache. – B.: Bruno Cassirer, 1923.

Chomsky N.

Language and mind. – Enlarged ed-n. – N.Y. etc.: Harcourt Brace Jovanovich, 1972.

Chomsky N.

Barriers. – Cambr. (Mass.); L.: MIT, 1986.

Cook W.A.S.

Case grammar theory, 1982 // S. Hattori, K. Inoue eds. Proc. of the XIIIth International Congress of Linguists, August 29 – September 4, 1982, Tokyo. – Tokyo: Gakushuin U., 1983. 854-856.

Croft W.

Grammatical relations vs. thematic roles as universals // CLS 1983, v.19: 76-94.

Croft W.

Syntactic categories and grammatical relations: The cognitive organization of information. – Chicago; L.: U. of Chicago, 1991.

Daneš F.

Cognition and emotion in discourse interaction: A preliminary survey of the field // W. Bahner, J.V.D. Schildt eds. Proceedings of the Fourteenth International Congress of Linguists: Berlin (GDR), August 10 – August 15, 1987. – B.: Akademie, 1990. 168-179.

Devitt M.

A narrow representational theory of the mind // Mind and cognition: A reader / Edit. by W.G.Lycan. – Oxford: Blackwell, 1990. P.371-398.

Dunlea A.

Vision and the emergence of meaning: Blind and sighted children"s early language. – Cambr. etc.: Cambr. UP, 1989.

Durbin M.

Identifying semantic foci in lexical items // CLS 1971, V.7: 350-359.

Eliasson S.

An outline of a cognitively-based model of phonology // V. Ivir, D. Kalogjera eds. Languages in contact and contrast. – B.; N.Y.: Mouton de Gruyter, 1991. 155-178.

Eschenbach C. et al.

Restriktionen für plurale Diskursanaphern / Eschenbach Carola, Habel Christopher, Herweg Michael, Rehkämper Klaus // S.W. Felix, S.R.G. Kanngiesser eds. Sprache und Wissen: Studien zur Kognitiven Linguistik. – Opladen: Westdeutscher Verlag, 1990. 37-69.

Fearing F.

An examination of the conceptions of Benjamin Whorf in the light of theories of perception and cognition // H. Hoijer ed. Language in culture: Conference on the interrelations of language and other aspects of culture. – Chicago; L.: The U. of Chicago Press, 1954. 47-81.

Vorwort // S.W. Felix, S.R.G. Kanngiesser eds. Sprache und Wissen: Studien zur Kognitiven Linguistik. – Opladen: Westdeutscher Verlag, 1990. 1-3.

Felix S.W., Kanngiesser S., Rickheit G.

Perspektiven der Kognitiven Linguistik // S.W. Felix, S.R.G. Kanngiesser eds. Sprache und Wissen: Studien zur Kognitiven Linguistik. – Opladen: Westdeutscher Verlag, 1990. 5-36.

Fillmore C.J.

The case for case // E. Bach, R.T. Harms eds. Universals in linguistic theory. – L. etc.: Holt, Rinehart and Winston, 1968. 1-88.

Fillmore C.J.

The case for case reopened // P. Cole, J.M. Sadock eds. Grammatical relations. – N.Y. etc.: Acad. Press, 1977. 59-81.

Fillmore C.J.

The mechanisms of «Construction Grammar» // BLS 1988, v.14: 35-55.

Finer D.L., Roeper T.

From cognition to thematic roles: The projection principle as an acquisition mechanism // R.J. Matthews, W. Demopoulos eds. Learnability and linguistic theory. – D. etc.: Kluwer, 1989. 177-210.

Flavell J.H.

Cognitive development. – Englewood-Cliffs: Prentice Hall, 1977.

Fodor J.A.

The modularity of mind: An essay on faculty psychology. – Cambr. (Mass.): MIT, 1983.

Fodor J.A., Bever T.G., Garrett M.G.

The psychology of language: An introduction to psycholinguistics and generative grammar. – N.Y. etc.: McGraw-Hill, 1974.

Früchtl J.

Mimesis: Konstellation eines Zentralbegriffs bei Adorno. – Würzburg: Königshausen + Neumann, 1986.

Gardner H.E., Wolf D.P.

The symbolic products of early childhood // D. Görlitz, J.F. Wohlwill eds. Curiosity, imagination, and play: On the development of spontaneous cognitive and motivational processes. – Hillsdale (N.J.); L.: Erlbaum, 1987. 305-325.

Gee J.P., Kegl J.A.

Semantic perspicuity and the locative hypothesis // BLS 1982, v.8: 335-353.

Gill K.S.

The knowledge-based machine: Issues of knowledge transfer // K.S. Gill ed. Artificial intelligence for society. – Chichester etc.: John Wiley & Sons, 1986. 7-17.

Globerson T., Zelniker T.

Introduction // T. Globerson, T. Zelniker eds. Cognitive style and cognitive development. – Norwood (N.J.): Ablex, 1989. 1-9.

Goldman A.I.

Cognitive science and metaphysics // JP 1987, v.84, N 10: 537-544.

Gruber J.S.

Lexical structures in syntax and semantics. – A.: North Holland, 1976.

Hautamäki A.

Johdanto // A. Hautamäki ed. Kognitiotiede. – Helsinki: Gaudeamus, 1988. 11-14.

Huteau M.

Style cognitif et personnalité: La dépendence – indépendence à l"égard du champ. – Lille: Presses Universitaires de Lille, 1987.

Jackendoff R.S.

Semantic interpretation in generative grammar. – Cambr. (Mass.); L.: MIT, 1972.

Jackendoff R.S.

Semantics and cognition. – Cambr. (Mass.): MIT, 1983.

Jakobson R.

Language in literature / Ed. by Krystyna Pomorska, Stephen Rudy. – Cambr. (Mass.); L.: The Balknap Press of Harvard UP, 1987.

Johnson-Laird Ph.N.

The computer and the mind: An introduction to cognitive science. – Cambr. (Mass.): Harvard UP, 1988.

Kegel G.

Zur Operationalisierung des Menschen: Die psycholinguistische Sicht der kognitiven Wissenschaften // G. Kegel ed. Sprechwissenschaft & Psycholinguistik: Beiträge aus Forschung und Praxis. – Opladen: Westdeutscher Verlag, 1986. 9-38.

Lakoff G.

Fuzzy grammar and the performance / competence terminology game // CLS, 1973, v.9: 271-291.

Lakoff G.

Linguistic gestalts // CLS 1977, v. 13, 236-287.

Lakoff G.

Categories: An essay in cognitive linguistics // LiM ed. Linguistics in the morning calm: Selected papers from the SICOL-1981. – Seoul: Hanship, 1982. 139-193.

Lakoff G.

Women, fire, and dangerous things: What categories reveal about the mind. – Chicago; L.: U. of Chicago, 1987.

Lakoff G., Thompson H.

Introducing cognitive grammar // BLS 1975, v.1: 295-313.

Langacker R.W.

The form and meaning of the English auxiliary // Lg. 1978, v.54, N 4: 853-882.

Langacker R.W.

Space grammar, analysability, and the English passive // Lg. 1982, v.58, N 1: 22-80.

Langacker R.W.

Foundations of cognitive grammar: V.1: Theoretical prerequisites. – Stanford (California): Stanford UP, 1987.

Langacker R.W.

An overview of cognitive grammar // B. Rudzka-Ostyn ed. Topics in cognitive linguistics. – A.; Ph.: Benjamins, 1988. 3-48.

Le Ny J.-F.

Science cognitive et compréhension du langage. – P.: PUF, 1989.

Le Pan D.

The cognitive revolution in Western culture: V.1. The birth of expectation. – Houndmills; L.: Macmillan, 1989.

Lieb H.-H.

Sprache und Intentionalität: Der Zusammenbruch des Kognitivismus // R. Wimmer ed. Sprachtheorie: Der Sprachbegriff in Wissenschaft und Alltag. – Düsseldorf: Schwann, 1987. 11-76.

Lieberman P.

The biology and evolution of language. – Cambr. (Mass.); L.: Harvard UP, 1984.

Lycan W.G.

Introduction // W.G. Lycan ed. Mind and cognition: A reader. – O.: Blackwell, 1990. 3-13.

McCabe V.

The direct perception of universals: A theory of language acquisition // Synthese 1982, v.52, N 3: 495-513.

McKenna W.R.

Husserl"s «Introduction to phenomenology»: Interpretation and critique. – The Hague etc.: Nijhoff, 1982.

Meinong A.

Über Möglichkeit und Wahrscheinlichkeit: Beiträge zur Gegenstandstheorie und Erkenntnistheorie. – : A.Barth, 1915. Repr. // Meinong A. Gesamtausgabe /Hrsg. von Rudolf Haller, Rudolf Kindinger, R.M.Chisholm. Bd.6. Über Möglichkeit und Wahrscheinlichkeit. – Graz: Akademische Druck- u. Verlagsanstalt, 1972: xiii-xxii, 1-775.

Miller G.A.

Images and models, similes and metaphors // A. Ortony ed. Metaphor and thought. – Cambr.: Cambr. UP, 1979. 202-250.

Mohanty J.

Transcendental philosophy, time, history and interpretation theory: some thoughts on an anti-foundationalistic argument // G. Müller, T.M. Seebohm eds. Perspektiven transzendentaler Reflexion: Festschrift Gerhard Funke zum 75. Geburtstag. – Bonn: Bouvier, 1989. S.67-78.

Morin E.

La méthode: T.4. Les idées: Leur habitat, leur vie, leurs moeurs, leur organisation. – P.: Seuil, 1991.

Myers T., Brown K., McGonigle B.

Introduction: Representation and inference in reasoning and discourse // T. Myers, K.M.B. Brown eds. Reasoning and discourse processes. – L. etc.: Acad. Press, 1986. 1-11.

Newell A.

Unified theories of cognition. – Cambr. (Mass.); L.: Harvard UP, 1990.

Newell A., Rosenbloom P.S., Laird J.E.

Symbolic architectures for cognition // M.I. Posner ed. Foundations of cognitive science. – Cambr. (Mass.); L.: MIT, 1989. 93-131.

Osgood Ch.E.

Things and words // M.R. Key ed. The relationship of verbal and nonverbal communication. – The Hague etc.: Mouton, 1980. 229-258.

Osgood Ch.E., Richards M.M.

From Yang and Yin to AND or BUT // Lg. 1973, v.49, N 2: 380-412.

Paultre R.

Marcel Proust et la théorie du modèle. – P.: Nizet, 1986.

Pinker S.

Language learnability and language development. – Cambr. (Mass.); L.: Harvard UP, 1984.

Pinker S., Prince A.

Regular and irregular morphology and the psychological status of rules of grammar // L.A. Sutton ed. Proceedings of the seventeenth annual meeting of the BLS: General session and parasession on the grammar of event structure. – Berkeley (California): BLS, 1991. 230-251.

Putallaz F.-X.

Le sens de la réflexion chez Thomas d"Aquin. – P.: Vrin, 1991.

Pylyshyn Z.W.

Computation and cognition: Issues in the foundation of cognitive science // BBS 1980, v.3: 111-169.

Pylyshyn Z.W.

Computing in cognitive science // M.I. Posner ed. Foundations of cognitive science. – Cambr. (Mass.); L.: MIT, 1989. P.51-91.

Raeymaeker L. de

Introductio generalis ad philosophiam Thomisticam. – Louvain: Nova et vetera (E.Warny), 1931.

Richelle M.

Les cognitivismes: Progrès, régression ou suicide de la psychologie? // M. Siguan ed. Comportement, cognition, conscience: La psychologie à la recherche de son objet: Symposium de l"Association de psychologie scientifique de langue française. – P.: PUF, 1987. 181-199.

Ros A.

Begründung und Begriff: Wandlungen des Verständnisses begrifflicher Argumentation: Bd.2. Neuzeit. – Hamburg: Meiner, 1990.

Rubin J.

Learner strategies: Theoretical assumptions, research history and typology // A. Wenden, J. Rubin eds. Learner strategies in language learning. – Englewood Cliffs (N.J.) etc.: Prentice-Hall, 1987. 15-30.

Rumelhart D.E., McClelland J.L.

On learning the past tenses of English verbs // J.L. McClelland, D.E. Rumelhart eds. Parallel distributed processing: Explorations in the microstructure of cognition: Psychological and biological models. – Cambr. (Mass.); L.: MIT, 1986. V.2.

Schmidl W.

Homo discens: Studien zur Pädagogischen Anthropologie bei Thomas von Aquin. – Wien: Verlag der Österreichischen Akademie der Wissenschaften, 1987.

Searle J.R.

Minds, brains and science. Cambr. (Mass.): Harvard UP, 1984.

Shapiro Michael, Shapiro Marianne

Figuration in verbal art. – Princeton (N.J.): Princeton UP, 1988.

Simon H.A.

Models of thought: V.2. – N.H.; L.: Yale UP, 1989.

Simon H.A., Kaplan C.A.

Foundations of cognitive science // M.I. Posner ed. Foundations of cognitive science. – Cambr. (Mass.); L.: MIT, 1989. 1-47.

Smith M.B.

Event chains, grammatical relations, and the semantics of case in German // CLS 1985, v.21: 388-407.

Starosta S.

Lexical decomposition: Features or atomic predicates // LA 1982, v.9, N 4: 379-393.

Starosta S.

Patient centrality and English verb derivation // S. Hattori, K. Inoue eds. Proc. of the XIIIth International Congress of Linguists, August 29 – September 4, 1982, Tokyo. – Tokyo: Gakushuin U., 1983. 489-492.

Starosta S.

The case for lexicase: An outline of lexicase grammatical theory. – L.; N.Y.: Pinter, 1988.

Thomae H.

Das Individuum und seine Welt. – 2., völlig neu bearb. Aufl. – Göttingen etc.: Hogrefe, 1988.

Thompson H.S.

The cycle: A formal statement // CLS 1975, v.11: 589-603.

Thompson H.S.

Strategy and tactics: A model for language production // CLS 1977, v.13: 651-668.

Waber D.

The biological boundaries of cognitive styles: A neuropsychological analysis // T. Globerson, T. Zelniker eds. Cognitive style and cognitive development. – Norwood (N.J.): Ablex, 1989. 11-35.

Wallace S.

Figure and ground: The interrelationships of linguistic categories // P.J. Hopper ed. Tense – aspect: Between semantics and pragmatics: Containing the contributions to a Symposium on tense and aspect, held at UCLA, May 1979. – A.; Ph.: Benjamins, 1982. 201-223.

Whorf B.L.

Collected papers on metalinguistics. – Wash.: Foreign Service Institute, 1952.

Whorf B.L.

Language, thought and reality: Selected writings of Benjamin Lee Whorf. – Cambr. (Mass.): MIT, 1956.

Wilensky R.

Meaning and knowledge representation // W. Bahner, J.V.D. Schildt eds. Proceedings of the Fourteenth International Congress of Linguists: Berlin (GDR), August 10 – August 15, 1987. – B.: Akademie, 1990. 77-104.

Wilks Y.A.

Bad metaphors: Chomsky and artificial intelligence // S. Modgil, C. Modgil eds. Noam Chomsky: Consensus and controversy. – N.Y. etc.: Falmer, 1987. 197-206.

Wojcik R.H.

Where do instrumental NPs come from? // M. Shibatani ed. The grammar of causative constructions. – N.Y. etc.: Acad. Press, 1976. 165-180.

Wunderlich D., Kaufmann I.

Lokale Verben und Präpositionen – semantische und konzeptuelle Aspekte // S.W. Felix, S.R.G. Kanngiesser eds. Sprache und Wissen: Studien zur Kognitiven Linguistik. – Opladen: Westdeutscher Verlag, 1990. 223-252.

Настоящая работа выполнена в рамках исследовательского проекта «Язык и знания. Когнитивные исследования» (руководитель акад. Ю.С. Степанов), финансируемого Институтом языкознания РАН и Российским фондом фундаментальных исследований.

Содержание статьи

КОГНИТИВНАЯ ЛИНГВИСТИКА, наиболее распространенное (особенно в Европе) название направления лингвистических исследований, сложившегося во второй половине 1970-х годов и имевшего в дальнейшем значительное число последователей. В США, где это направление зародилось, его чаще называют «когнитивная грамматика», что объясняется расширительным пониманием термина «грамматика» в англоязычной лингвистике, тогда как в России нередко используется термин «когнитивная семантика», указывающий на один из источников данного исследовательского начинания.

Главная отличительная черта когнитивной лингвистики в ее современном виде заключается не в постулировании в рамках науки о языке нового предмета исследования и даже не во введении в исследовательский обиход нового инструментария и/или процедур, а в чисто методологическом изменении познавательных установок (эвристик). Возникновение когнитивной лингвистики – это один из эпизодов общего методологического сдвига, начавшегося в лингвистике с конца в 1950-х годов и сводящегося к снятию запрета на введение в рассмотрение «далеких от поверхности», недоступных непосредственному наблюдению теоретических (модельных) конструктов. Составными частями этого фундаментального сдвига были возникновение генеративной грамматики Н.Хомского с ее понятием «глубинной структуры» (каковы бы ни были дальнейшие трансформации теории Хомского и сколь непростыми ни были бы ее отношения, в частности, к когнитивной лингвистике), бурное развитие лингвистической семантики (см . СЕМАНТИКА) , возникновение лингвистической прагматики, теории текста, а также современной теории грамматикализации с ее интересом к закономерностям поведения языковых единиц в реальном дискурсе. Во всех этих исследовательских начинаниях на первый план (хотя и по-разному) выходит идея объяснения языковых фактов, причем если в генеративной теории в качестве объяснения предлагаются прежде всего некоторые подлежащие открытию глубинные закономерности языковой способности человека (и в этом заключается главное отличие генеративизма от других программ объяснительного анализа языка), то другие объяснительные программы исходят из того, что языковые факты могут быть, по крайней мере отчасти, объяснены фактами неязыковой природы, притом необязательно наблюдаемыми. Если, например, для языковой прагматики такими фактами являются принципы человеческой деятельности в социальном контексте (а принимаемыми объяснительными конструктами – цели, намерения, условия деятельности и т.п.), то в когнитивной лингвистике в качестве модельных конструктов выступают когнитивные структуры и процессы в сознании человека: фрейм (М.Минский, к нуждам лингвистики это понятие было адаптировано Ч.Филлмором), идеализированная когнитивная модель (Дж.Лакофф) или ментальные пространства (Ж.Фоконье); 2Ѕ-мерный набросок (Р.Джэкендофф); семантико-грамматические суперкатегории наподобие конфигурационной структуры, динамика сил, распределение внимания, «цепция» и т.д. (Л.Талми); комплексные многоаспектные языковые конструкции – в специальном значении этого термина, предложенном в «конструкционной грамматике» Ч.Филлмора и П.Кэя; когнитивные операции типа правил концептуального вывода (Р.Шенк, Ч.Ригер) или же особого уровня изучение интеллектуальных систем – постулированного А.Ньюэллом «уровня знаний», отличного от символьного уровня.

Приведем пример специфики когнитивного подхода к языковым явлениям. В начале 1970-х годов, на заре когнитивной лингвистики, американским лингвистом У.Чейфом был опубликован цикл работ, в которых предлагалось объяснение ряда закономерностей порядка слов и интонации в английском языке, а также тесно с ними связанных грамматических категорий определенности/неопределенности и данности/новизны особенностями устройства человеческой памяти и процессами активации информации в сознании человека. Так, интонация английских повествовательных предложений, выполняющих функцию сообщения о некотором событии, и место в них обстоятельств времени, по Чейфу, соответствуют тому, из какой глубины памяти извлекается информация о сообщаемом событии и, соответственно, насколько большие когнитивные усилия приходится прилагать для такого извлечения – какова цена активации некоторой информации. (Аналогичные закономерности имеются и в русском языке, хотя, как видно из переводов, полной тождественности в порядке слов и интонации в русских и английских предложениях нет. Заглавными буквами выделены слова, несущие фразовое ударение; некоторые интонационные детали опущены.)

(1) Steve fell in the SWIMMING pool [без обстоятельства времени]

Стив упал в бассейн.

(2) Steve fell in the SWIMMING pool yesterday [с безударным обстоятельством времени]

Стив вчера упал в бассейн

(3) Last CHRISTMAS, Steve fell in the swimming pool [с обстоятельством времени, несущим фразовое ударение, находящимся в начале предложения и отделенным паузой]

На прошлое Рождество Стив упал в бассейн

Отсутствие обстоятельства времени в (1) сигнализирует о том, что память об описываемом событии свежа; иначе говоря, информация о событии находится в поверхностной памяти, или, по более поздней терминологии Чейфа, имеет статус активной. Как долго информация сохраняет такой статус, зависит от ряда факторов, прежде всего от временной удаленности описываемого события, его субъективной значимости и плотности потока других событий; так, предложение типа англ. My DAUGHTER died (рус. Моя ДОЧЬ умерла или У меня умерла ДОЧЬ ) может уместно употребляться и спустя много дней, недель и даже месяцев после описываемого прискорбного события, тогда как сообщение без указания на время о давно произошедшем событии приводит к коммуникативной неудаче, описанной Чейфом: маленький мальчик сообщает маме с папой о том, что их сосед сломал руку, а когда разохавшиеся родители спрашивают, когда же это случилось, говорит, что это было, когда сосед был маленьким мальчиком. Разумеется, существуют обстоятельства времени, специально указывающие на малое временное расстояние от события (англ. just в одном из значений, рус. только что ), причем они могут употребляться как без фразового ударения, так и нести его, но в их отсутствие возможно только понимание, в соответствии с которым событие произошло совсем недавно и память о нем свежа. Иными словами, отсутствие обстоятельства времени указывает на то, что сообщаемая информация хранится не глубже поверхностной памяти и цена ее активации невелика, чему иконически соответствует минимальная затрата языковых средств. Наличие в предложении не несущего фразового ударения обстоятельства времени (пример 2) сигнализирует о том, что информация о сообщаемом событии хранится не глубже так называемой «мелкой» (shallow) памяти (или, в более поздней терминологии, о том, что статус ее как минимум полуактивен). Время нахождения в «мелкой» памяти зависит от тех же факторов, что и в поверхностной, но в среднем оно больше и измеряется днями. Важной характеристикой «мелкой» памяти, по Чейфу, является то, что в ней сохраняется информация о реальном порядке следования событий. В случае же глубинной памяти, куда информация переводится со временем, освобождая место для новой, данные о порядке следования событий теряются; восстановить их можно только на основе логических рассуждений. Использование обстоятельства времени, несущего фразовое ударение особого типа (восходящее), а в английском к тому же и отделяемого паузой, указывает на то, что информация о сообщаемом событии могла быть извлечена из глубинной памяти, или, иначе, о том, что он могла иметь неактивный статус. В глубинной памяти информация может храниться годами и десятилетиями. Граница между глубинной и «мелкой» памятью, по-видимому, выражена слабее, чем между «мелкой» и поверхностной. Аналогичные закономерности действуют в высказываниях о будущем и коррелируют с ожиданиями событий, которые, соответственно, произойдут или вот-вот, или в ближайшем будущем, или же нескоро.

Когнитивная лингвистика имеет несколько источников, и в нее ведет несколько путей. Ниже они по необходимости перечисляются в некотором порядке, который, однако, не означает ранжирования этих источников по степени их важности.

1. Прежде всего, когнитивная лингвистика продолжает насчитывающую как минимум более столетия (о «психологизме в языкознании» говорят, вспоминая классиков 19 в. – А.А.Потебню, Г.Штейнталя, В.Вундта) историю непростых взаимоотношений науки о языке с наукой о человеческой психике . С тем, что функционирование языка опирается на какие-то психологические механизмы, никто никогда не спорил, однако взаимодействие лингвистов и психологов наталкивается на серьезные преграды: трудно найти две гуманитарных науки, различающиеся по своей методологии столь же сильно, как лингвистика, входящая в своего рода «семиотический цикл» дисциплин (к которому, кстати, принадлежит и математика), и тяготеющая к «физическому» циклу наук психология. Лежащий в основе современной теоретической лингвистики экспериментальный подход, обоснованный в свое время Л.В.Щербой и сводящийся к оценке правильности/приемлемости тех или иных языковых выражений на основании языковой интуиции, не имеет почти ничего общего (кроме самой идеи экспериментальной проверки гипотез) с психологическим экспериментом. Исследовательские принципы когнитивной грамматики фактически предстают как инверсия традиционной программы психолингвистики. Последняя представляет собой выяснение психологической реальности лингвистических гипотез, их психологическое обоснование; иначе говоря, это применение психологической методологии к лингвистической теории, т.е. психолингвистика, по крайней мере в методическом отношении, предстает как экспериментальная психология. Когнитивная лингвистика устроена скорее противоположным образом: это выяснение лингвистической реальности психологических гипотез, их лингвистическое обоснование. Гипотезы могут заимствоваться из психологии (на которую в таком случае возлагается теоретическая ответственность) или же строиться непосредственно лингвистом (как это делал Чейф, подчеркивавший независимость его построений от психологических теорий памяти), но строятся они сугубо для объяснения лингвистических фактов, и критерием оценки психологических гипотез служит именно их адекватность фактам языка, т.е. языковой интуиции.

Дополнительной сложностью во взаимодействии лингвистики и психологии является распространенная точка зрения, в соответствии с которой объект предопределяет природу исследования, и любое исследование, так или иначе обращающееся к ментальным категориям, относится к сфере психологии. Для партнерства в таком случае просто не остается места. Результатом является то, что среди исследователей, имена которых достаточно устойчиво ассоциируются с когнитивной лингвистикой, людей с психологическим или хотя бы психолингвистическим прошлым мало (исключение составляют Э.Рош и отчасти Д.Слобин). При этом несомненно, что ряд психологических результатов оказал несомненное влияние на когнитивную лингвистику (например, идеи гештальт-психологии), но влияние это имело место постольку, поскольку данные результаты были восприняты и адаптированы лингвистами (прежде всего, Дж.Лакоффом).

2. Вторым источником когнитивной лингвистики является лингвистическая семантика . Собственно говоря, когнитивную лингвистику можно определить как «сверхглубинную семантику» и рассматривать как совершенно естественное развитие семантических идей: попытку увидеть за категориями языковой семантики (прежде всего грамматической) некоторые более общие понятийные категории, которые естественно рассматривать как результат освоения мира человеческим познанием. В наиболее явном виде путь от лингвистической семантики к когнитивной грамматике представлен работами американских лингвистов Л.Талми и Р.Лангакера (Лэнекера). Например, Талми ввел в рассмотрение ряд концептуальных суперкатегорий, к которым могут быть сведены самые разнообразные грамматические явления. Так, для описания смысловых отношений в таких различных парах, как

(4)а. Мяч катился по траве

б.Мяч продолжал катиться по траве

(5)а.Она вежлива с ним

б.Она корректна с ним

(6)а. Ей пришлось сходить в театр

б.Ей удалось сходить в театр,

и еще множества других случаев им была предложена универсальная понятийная схема, названная «динамикой сил»: в этих парах предложений представлены различные реализации общей ситуации, компонентами которой являются агонист , могущий иметь тенденцию либо к сохранению исходного состояния, либо к его изменению, и противостоящий ему антагонист ; в зависимости от баланса их сил изменение может происходить либо не происходить. Конкретные ситуации могут относиться к физическому (4), психологическому (5), социальному (6) взаимодействию и описываться множеством разнообразных языковых средств; Талми полагает, что когнитивно-семантическая категория динамики сил позволяет обобщить ряд традиционных грамматических категорий, в том числе модальность и каузацию. В примере (4а) агонист имеет тенденцию к изменению состояния (движению), и никакого антагониста в рассмотрение не вводится, тогда как в (4б) сообщается о том, что тенденция к движению оказывается сильнее противодействия антагониста (здесь силы трения). В (5а) об антагонисте тоже ничего не говорится, а вот в (5б) сообщается о том, что тенденция к изменению (желанию быть невежливой) успешно преодолена. В (6а) говорится о том, как была преодолена тенденция к покою, а в (6б) – о том, как взяла верх над какими-то обстоятельствами тенденция к изменению.

В плане методов здесь налицо непосредственная преемственность, если не тождество: представители когнитивной лингвистики практикуют именно лингвистический эксперимент в смысле Л.В.Щербы, т.е. их исследования опираются на интроспекцию и суждения информанта, обычно самого исследователя, относительно приемлемости/неприемлемости тех или иных языковых форм – как можно и как нельзя сказать. Эмпирическим материалом являются авторские примеры (т.е. лингвистическая интуиция авторов), размеченные по степени их приемлемости (в частности, грамматичности). Например, у того же Талми возможность сказать Она оделась за 8 минут при невозможности *Она поспала за 8 мин является аргументом в пользу введения противопоставления ограниченных и неограниченных концептуальных сущностей в рамках понятийной категории конфигурационной структуры.

Естественная сосредоточенность когнитивной лингвистики на семантической проблематике и методологическая близость ее к лингвистической семантике объясняет стремление ряда авторов, особенно в России, говорить именно о когнитивной семантике, а не о когнитивной лингвистике или грамматике. Следует заметить, кроме того, что некоторые авторы в отечественной лингвистике (Т.В.Булыгина, М.Я.Гловинская, А.П.Володин, В.С.Храковский) давно высказывались о возможности постулирования понятийных суперкатегорий.

Именно из семантики пришли в когнитивную лингвистику наиболее яркие ее представители. Однако ограничиться такой констатацией, что иногда делается, было бы недостаточно, прежде всего, потому, что некоторые результаты, полученные в когнитивной лингвистике, применимы не только к семантике языка (его плану содержания), но и к плану выражения, т.е. собственно формальным закономерностям языка. Так, разработанное в когнитивной лингвистике понятие прототипа применимо также в фонологии, морфологии, диалектологии и т.д.

3. У когнитивной лингвистики имеется еще один, причем исторически очень существенный источник. Ее формирование происходило почти одновременно (с отставанием на 2–3 года) с возникновением так называемой когнитивной науки (англ. cognitive science), называемой также когнитологией или когитологией. Предметом когнитивной науки является устройство и функционирование человеческих знаний, а сформировалась она в результате развития инженерной дисциплины, известной как искусственный интеллект .

На рубеже 1960–1970-х годов в искусственном интеллекте возникло понимание того, что интеллектуальные процессы человека, моделированием которого занимается искусственный интеллект, не могут быть сведены, как первоначально казалось, к «универсальным законам человеческого мышления»: большинство интеллектуальных задач решаются человеком не в вакууме и не с чистого листа, а с опорой на имеющиеся знания . Более того, даже такие, казалось бы, управляемые универсальными простыми правилами виды интеллектуальной деятельности, как шахматная игра, на практике предполагают использование огромного объема накопленных знаний; некоторые же важнейшие интеллектуальные задачи, в частности распознавание образов и понимание естественноязыкового текста, без опоры на знания вообще не решаются. Например, человек, не знающий положения дел в легкой атлетике, принципиально не в состоянии адекватно понять предложение Иван пробежал стометровку за 9,5 секунды . На повестку дня встала задача разработки каких-то средств оперирования со знаниями (их представления, хранения, поиска, переработки, получения от экспертов и использования в компьютерных программах).

В рамках когнитивной науки уже в 1970-е годы были разработаны так называемые языки представления знаний и принципы оперирования с ними (правила концептуального вывода ). Поскольку многие исследования в области когнитивной науки велись с целью построения компьютерных моделей понимания естественного языка, ряд лингвистов пристально следили за ними или даже непосредственно в них участвовали. Результатом этого стало ощущение того, что давняя потребность как-то соотнести языковой материал с данными о мыслительных процессах может быть удовлетворена с неожиданной стороны: не неудобными психологами, а «интеллектуально близкими» специалистами по вычислительной технике и информатике, мыслившими вполне семиотическими категориями. В искусственном интеллекте в 1970-е годы господствовала семиотическая парадигма «символьной обработки информации» (symbolic processing) А.Ньюэлла и Г.Саймона, а директор Лаборатории искусственного интеллекта Массачусетского технологического института П.Уинстон говорил, что заставить вычислительную машину понимать естественный язык – это все равно, что создать интеллект. На таком фоне и с оглядкой на модели человеческой мыслительной способности, разработанные в когнитивной науке, и формировалась когнитивная лингивистика.

Реально импульсы, под влиянием которых она возникла, к трем перечисленным не сводятся: свою роль сыграли данные лингвистической типологии и этнолингвистики , позволявшие лучше понимать, что в структуре языка универсально, и подталкивавшие к поиску внеязыковых причин универсалий и разнообразия (неслучайно Л.Талми является одновременно выдающимся типологом, Дж.Лакофф активно использовал материал австралийского языка дьирбал, отмеченного многими необычными особенностями, а П.Кэй, соавтор одного из наиболее фундаментальных этнолингвистических результатов последних десятилетий – книги Базовые названия цветов , написанной с Б.Берлином, в последние годы совместно с Ч.Филлмором строит когнитивную модель синтаксиса – конструкционную грамматику); наблюдения над когнитивными особенностями человеческой культуры ; даже накопленные в сравнительно-историческом языкознании сведения об развитии значения слов (показательно, что такие специалисты по когнитивной лингвистике, как Е.Свитцер и Б.Хайне, активно занимались исторической лингвистикой). Наконец, в чисто внешнем плане известную роль сыграло то, что Дж.Лакофф, фактический основоположник когнитивной грамматики, во второй половине 1970-х годов нашел в лице авторов наиболее известных в это время компьютерных моделей естественноязыкового общения, Р.Шенка и Т.Винограда, союзников в своем давнем противостоянии с Н.Хомским.

Этапы формирования когнитивной лингвистики в общих чертах таковы. В 1975 термин «когнитивная грамматика» впервые был введен в статье Дж.Лакоффа и Г.Томпсона Представляем когнитивную грамматику . В 1985 когнитивная грамматика была представлена отечественному читателю в очень удачном, хотя, конечно, уже сильно устаревшем обзоре В.И.Герасимова; тогда же вышло из печати первое английское издание книги Ж.Фоконье Ментальные пространства (французское – годом раньше), «погрузившего» в когнитивную среду традиционную логико-прагматическую проблематику. В 1987 были опубликованы первый том Оснований когнитивной грамматики Р.Лангакера (второй – в 1991), а также этапные для данного направления книги Женщины, огонь и опасные предметы Дж.Лакоффа и Тело в мышлении (англ. The Body in the Mind ) М.Джонсона, а также положившая начало целой серии монографий Р.Джэкендоффа его книга Сознание и вычислительное мышление . Джэкендоффу в 1990-е годы удалось создать преемственный по отношению к генеративизму, а не противостоящий ему вариант когнитивной грамматики. В 1988 в СССР появился посвященный когнитивным аспектам языка XXIII том в серии Новое в зарубежной лингвистике , а в известном издательстве «Бенджаминс» увидел свет первый крупный и представительный сборник статей Проблемы когнитивной лингвистики под ред. Б.Рудзки-Остын. В 1995 появился сборник переводов Язык и интеллект . С 1990 издается журнал Когнитивная лингвистика , что можно считать началом институционализации направления как академической дисциплины. Не менее важными этапами развития когнитивной грамматики были статьи Л.Талми 1980-х годов, Ч.Филлмора и У.Чейфа (интегрированные в книгу 1994 Дискурс, сознание и время ). В середине 1990-х годов в Европе вышли первые учебники по когнитивной лингвистике: Введение в когнитивную лингвистику (1996, авторы – Ф.Унгерер и Х.-Й.Шмидт) и Когнитивные основания грамматики (Б.Хайне, 1997). Для формирования интереса к когнитивной проблематике у отечественных языковедов важную роль сыграли также публикации работ по моделированию понимания естественного языка: русских переводов книг Т.Винограда Программа, понимающая естественный язык (1976, оригинал 1972) и Р.Шенка с коллегами (1980, оригинал 1975), а также XII тома Нового в зарубежной лингвистике , специально посвященного данной тематике.

До начала 1990-х годов когнитивная лингвистика представляла собой совокупность индивидуальных исследовательских программ, слабо связанных или вовсе не связанных между собой. Их легко перечислить: это исследовательские программы Дж.Лакоффа (нередко выступающего с соавторами), Р.Лэнакера (Лангакера), Л.Талми, У.Чейфа, Р.Джэкендоффа, Ч.Филлмора (все США). С ними сближается еще ряд программ лингвистических исследований, авторы которых в той или иной степени разделяют установки когнитивной лингвистики, хотя и не входят в число заведомых когнитивистов: Т.ван Дейк (Нидерланды), Дж.Хэйман (Канада), Т.Гивон (США). Значимые для когнитивной лингвистики результаты были опубликованы Д.Герэртсом (Голландия), Е.Свитсер, Т.Региром, А.Гольдберг (все США). В то же время в 1990-е годы постепенно очерчивается круг тех языковых явлений, которые в той или иной степени и в той или иной форме затрагиваются всеми или большинством исследовательских программ, а также совокупность полученных результатов, между которыми несомненно можно установить связь. Когнитивная лингвистика, первоначально объединяемая лишь познавательными установками и исходной гипотезой об объяснительной силе обращения к мыслительным категориям, постепенно обретает свой предмет, свою внутреннюю структуру и свой категориальный аппарат. В настоящее время можно с уверенностью утверждать, что внутри когнитивной лингвистики представлены следующие разделы.

1. Исследование процессов производства и понимания естественного языка.

Исторически это наиболее ранний раздел, во многом сформировавшийся с участием специалистов по компьютерному моделированию понимания и порождения текстов. Из ведущих лингвистов когнитивного профиля наиболее значимые результаты в этой области имеет У.Чейф, разработавший категории текущего сознания и активации, а также ряд производных от них понятий.

2. Исследование принципов языковой категоризации.

Им уделил значительное внимание Дж.Лакофф, развивавший идеи Элеоноры Рош. Последняя показала неадекватность традиционных (восходящих еще к Аристотелю) представлений о категориях как множествах с четкими границами, которым некий объект может либо принадлежать, либо не принадлежать, причем все члены некоторой категории имеют одинаковый статус. Эксперименты показывают, что на самом деле границы категорий размыты, а сами категории имеют внутреннюю структуру: некоторые их элементы представляют категорию лучше, чем другие, т.е. являются прототипическими ее членами. Например, прототипическая птица – это для англоязычной картины мира малиновка, а для русскоязычной – воробей, тогда как пингвин или страус находятся на периферии категории. Понятие прототипа имеет очень широкую применимость: оно использовалось для интерпретации соотношения фонемы и аллофона, для описания морфологических и синтаксических процессов, опираясь на него, можно предложить интуитивно приемлемое разграничение понятия языка и диалекта и др. Внутри категории члены могут быть связаны различными отношениями, которые также были изучены. Более того, сами категории тоже неодинаковы: было показано, что среди них есть привилегированные, которым соответствуют так называемые концепты базового уровня категоризации. Названия, соответствующие этому уровню, охотнее используются, легче припоминаются, раньше усваиваются детьми, обычно лингвистически более простые, имеют бóльшую культурную значимость и обладают еще рядом примечательных свойств: таков, например, концепт "собака" по сравнению с вышележащим концептом "животное" и нижележащим концептом "пудель".

3. Исследование типов понятийных структур и их языковых соответствий.

Эти работы также были начаты в рамках искусственного интеллекта (Р.Абельсоном, Р.Шенком, М.Минским – авторами таких популярных категорий, как фрейм и сценарий), однако впоследствии адаптированы для нужд лингвистического исследования Ч.Филлмором. В исследованиях подобного типа когнитивная лингвистика взаимодействует с социологией и культурологией.

4. Исследование когнитивно-семантических суперкатегорий

связано, прежде всего, с Л.Талми, который предпринимает попытку определить набор иерархически упорядоченных образоформирующих систем – категорий, посредством которых естественный язык осуществляет концептуальное структурирование представлений о действительности (это категории когнитивного состояния, конфигурационной структуры, уже упоминавшейся динамики сил, распределения внимания и др., каждая из которых имеет свою сложную структуру). Сходный круг проблем несколько по-другому рассматривается в работах Дж.Лакоффа и Р.Лэнекера.

5. Исследование пространственных отношений и типов концептуализации движения в языке.

Это та точка, в которой пересекаются почти все основные программы когнитивной лингвистики. Лакоффом было разработано понятие образной схемы (image-schеma) и рассмотрены некоторые важные типы схем (вместилище, часть-целое, путь, связь) и их языковые соответствия; среди образоформирующих схем Талми наиболее подробно разработана категория конфигурационной структуры , в рамках которой рассматриваются такие грамматически зафиксированные понятийные категории, как количество, разделенность, протяженность, ограниченность, членение пространства и др.; подробно рассматривается пространственное сознание в многочисленных публикациях Джэкендоффа и Лэнекера.

6. Исследования телесного базиса человеческого сознания и языка.

В их основе лежит идея так называемого концептуального воплощения (conceptual embodiment), в соответствии с которой устройство понятийного мира человека (и семантики естественного языка), включая по крайней мере некоторые из наиболее абстрактных его фрагментов, обусловлено биологической природой человека и его опытом взаимодействия с физическим и социальным миром. Предполагается, что многие из понятийных и языковых категорий в конечном итоге возводятся к особенностям устройства и функционирования человеческого тела – например, его асимметрии, проявляющейся в наличии у человека «верха» и «низа», «переда» и «зада», «правого» и «левого» с их различной ролью в движении (лицом вперед в норме), восприятии, контакте с почвой, физиологических отправлениях, социальных ритуалах и проч. Понятийные представления о теле выступают опосредующим звеном между телесной природой человека и его языком. Важная роль приписывается также самому осознанию поверхности тела как границы между «внутренним» и «внешним» мирами, связанным между собой некоторыми каналами (отсюда метафоры вместилища и канала). Разработка соответствующего круга представлений ведется с конца 1970-х годов прежде всего такими исследователями, как Дж.Лакофф, М.Джонсон, Ф.Варела, Э.Рош; в отечественной лингвистике сходные представления формулируются в терминах антропоцентричности языка (Ю.Д.Апресян). Доктрина концептуального воплощения предполагается совместимой с общим представлением о наличии у разума телесного носителя (отсюда ее апелляции к современной нейронауке), но на практике оперирует с семиотическими фактами.

7. Исследование метафорических и метонимических отношений в языке.

Это – «фирменное блюдо» Дж.Лакоффа, превратившего традиционную проблематику в одну из самых популярных исследовательских сфер в лингвистике и ряде сопредельных наук. Теория, которая была сформулирована в книге Метафоры, которыми мы живем , опубликованной Лакоффом совместно с философом М.Джонсоном в 1980, трактует метафору как инструмент осмысления новых понятийных сфер в терминах сфер, стоящих ближе к с непосредственному опыту человека: ср. буквальное геометрическое использование определения высокий в словосочетании высокий человек , высокое дерево и его метафорические переносы на сферу механической (высокая скорость ), термо- (высокая температура ) и электро- (высокое напряжение ) динамики, этики (высокая мораль , высокая ответственность ), эстетики (высокое искусство ), права (высокий суд ), социальных отношений (высокий пост ), трудовой деятельности (высокое мастерство ) и т.д. Сведение разнообразных семантических отношений к достаточно элементарным (прежде всего пространственным) схемам, более того, во многих случаях схемам из заданного и уже исследованного списка (уже в 1989 для английского языка Лакоффом с коллегами был составлен Базовый список метафор , большинство из которых представлено, например, и в русском языке), а также обнаружение коррелятов естественных для концептуальной сферы-источника следствий определенной ее организации в другой концептуальной сфере оказалось весьма продуктивным, где-то даже захватывающим и при этом вполне респектабельным занятием – по сути дела, оригинальным исследовательским методом когнитивной лингвистики.

Приведенный список, разумеется, не исчерпывает всех результатов когнитивной лингвистики, но свидетельствует о том, что в ней в настоящее время сформировалось некоторое представление о задачах исследования и решениях этих задач.

На когнитивную лингвистику оказывали или оказывают несомненное влияние работы ряда представителей более широкой области – когнитивной науки, психологов Э.Рош, Д.Слобина, С.Палмера; философов М.Джонсона, Д.Деннета, Дж.Серля, П.Черчланда; специалистов по искусственному интеллекту; нейрофизиологов П.Черчланд и А.Дамасио.

Исторически когнитивная лингвистика выступала в качестве альтернативы генеративизму Н.Хомского. Ныне острота противостояния во многом снизилась (не в последнюю очередь в результате реванша генеративизма в 1980–1990-х годах, снявшего с повестки дня вопрос о научно-социальном приоритете) и даже наметились пути синтеза, однако обращение когнитивной лингвистики к внелингвистическим объяснительным конструктам, разумеется, по-прежнему разделяет эти два направления теоретической лингвистики и привлекает тех, кто принципиально не приемлет теорию Хомского.

Основными центрами когнитивной лингвистики являются отделения Калифорнийского университета в Беркли и Сан-Диего, а также Центр когнитивной науки Университета штата Нью-Йорк в Буффало. В Европе когнитивная лингвистика успешно развивается прежде всего в Голландии и Германии. Проводятся регулярные международные конференции. В России в русле когнитивной лингвистики работают А.Н.Баранов, А.Е. и А.А.Кибрик, И.М.Кобозева, Е.С.Кубрякова, Е.В.Рахилина и др. исследователи; кроме того, термин «когнитивная лингвистика» является популярным лозунгом, используемым широким кругом языковедов.

Павел Паршин

Литература:

Шрейдер Ю.А. Сложные системы и космологические принципы . – В кн.: Системные исследования. Ежегодник. М., 1976 (краткое популярное изложение: Шрейдер Ю.А. Эвристика, или 44 способа познать мир . – Химия и жизнь, 1979, № 1)
Шенк Р. и др. Обработка концептуальной информации . М., 1980
Чейф У.Л. 1982. Данное, контрастивность, определенность, подлежащее, топики и точка зрения . – В кн.: Новое в зарубежной лингвистике, вып. XI. Современные синтаксические теории в американской лингвистике. М., 1982
Прикладная лингвистика . – В кн.: Новое в зарубежной лингвистике, вып. XII. М., 1983
Герасимов В.И. 1985 – К становлению «когнитивной грамматики ». – В кн.: Современные зарубежные грамматические теории. М., 1985
Лакофф Дж., Джонсон М. Метафоры, которыми мы живем . – В кн.: Язык и моделирование социального взаимодействия. М., 1987
Когнитивные аспекты языка . – В кн.: Новое в зарубежной лингвистике, вып. XXIII. М., 1988
Сергеев В.М. Искусственный интеллект: опыт философского осмысления . Будущее искусственного интеллекта . М., 1991
Кибрик А.Е. Очерки по общим и прикладным вопросам языкознания . М., 1992
Язык и интеллект . М., 1995
Кубрякова Е.С., Демьянков В.З., Лузина Л.Г., Панкрац Ю.Г. Краткий словарь когнитивных терминов . М., 1996
Паршин П.Б. Теоретические перевороты и методологический мятеж в лингвистике XX века . – Вопросы языкознания, 1996, № 2
Баранов А.Н., Добровольский Д.О. Постулаты когнитивной семантики . – Известия РАН. Сер. литературы и языка, т. 56, 1997, №1
Ченки А. Семантика в когнитивной лингвистике . – В сб.: Фундаментальные направления современной американской лингвистики. Под ред. А.А.Кибрика, И.М.Кобозевой и И.А.Секериной. М, 1997
Рахилина Е.В. Когнитивная семантика: история, персоналии, идеи, результаты . – Семиотика и информатика, вып. 36. М., 1998
Талми Л. Отношение грамматики к познанию . – Вестник МГУ, сер. 9. Филология. 1999, № 1 (начало публикации)



За несколько десятилетий своего существования когнитивная наука прошла несколько этапов своего развития. К сегодняшнему дню можно говорить о двух различных направлениях когнитивизма - «машинном» (компьютерном) и лингво-психологическом. Компьютерным считается такое направление, в котором доминирующим является связь основных проблем и основных достижений с электронно-вычислительной техникой. Суть его сформулирована в многотомном энциклопедическом издании, опубликованном под редакцией Р. Эшера, автор статьи о когнитивной лингвистике - О. Киркеби: «Когнитивная лингвистика - это масштабная философская и научная исследовательская программа, которая базируется на допущении того, что человек - это машина и может быть описан как машина». Однако не все когнитивные процессы можно воспроизвести на компьютере, и для когнитолога должно быть интересно как раз то, что отличает человека от машины.

Другое направление - лингво-психологическое - это направление образного экпериенциализма; в нем больше опираются на данные естественной категоризации мира и изучаются особенности наивной картины мира, обыденного сознания. В центре внимания этого направления соотнесение лингвистических данных с психологическими, учет экспериментальных данных и т.д. В нем учитываются данные о внимании и памяти, распознавании образов, операциях мыслительной деятельности и, прежде всего, сравнении, отождествлении, умозаключениях, формировании концептов. Суть лингво-психологических исследований Е.С. Кубрякова видит в ориентации на поиски и обнаружение определенных корреляций между когнитивными и языковыми структурами.

Лингво-психологическое направление является перспективным из-за того, что, во-первых, оно способствует более глубокому пониманию концептуального анализа как направленного на выявление концептов в их двоякой функции - и как оперативных единиц сознания, и как значений языковых знаков, т.е. как неких идеальных единиц, объективированных в языковых формах и категориях (концептах, «схваченных» языковыми знаками). Во-вторых, направление представляется перспективным и из-за давних традиций исследования языка в нашей стране в его связи с мышлением и логикой (дискуссии о соотношении слова и понятия, предложения и суждения, вопрос о соотношении языка и мышления, вопрос о вербальном и невербальном характере мышления и др.). Кроме того, существует некая преемственность в рассмотрении корреляций между языковыми и мыслительными структурами в современной когнитивной лингвистике и когнитивной грамматике и тем, что осуществлялось в ономасиологическом направлении отечественной лингвистики. Внутри этого направления вся номинативная деятельность человека в языке изучалась как речемыслительная, благодаря чему исследования по теории номинации и по семантике дают интересные данные о том, как формируются определенные языковые формы для объективизации определенного содержания и какие закономерности свойственны этому процессу.

Когнитивная лингвистика - направление, в центре внимания которого находится язык как общий когнитивный механизм.

В сферу жизненных интересов когнитивной лингвистики входят «ментальные» основы понимания и редуцирования речи с точки зрения того, как структуры языкового знания представляются («репрезентируются») и участвуют в переработке информации. Задача когнитивной лингвистики - определить, каковы «репрезентации» знаний и процедуры их обработки. Обычно полагают, что репрезентации и соответствующие процедуры организованы модульно, а потому подчинены разным принципам организации.

В отличие от остальных дисциплин когнитивного цикла, в когнитивной лингвистике рассматриваются те и только те когнитивные структуры и процессы, которые свойственны человеку как homo loquens. А именно, на первом плане находятся системное описание и объяснение механизмов человеческого усвоения языка и принципы структурирования языковых знаний.

В связи с этим когнитивная лингвистика решает ряд задач:

репрезентация ментальных механизмов освоения языка и принципов их структурирования;

когнитивный механизм продуцирования;

когнитивный механизм восприятия.

Центральная задача когнитивной лингвистики - описание и объяснение внутренней когнитивной структуры и динамики говорящего - слушающего. Говорящий - слушающий рассматривается как система переработки информации, состоящая из конечного числа самостоятельных компонентов (модулей) и соотносящая языковую информацию на различных уровнях. Цель когнитивной лингвистики - исследование системы и установление важнейших ее принципов, а не только систематическое отражение явлений языка. Для когнитивиста важно понять, какой должна быть ментальная репрезентация языкового знания и как это знание «когнитивно» перерабатывается, т.е. какова «когнитивная действительность».

Теоретическая концепция когнитивного подхода к семантике может быть представлена в виде постулатов, сформулированных А.Н. Барановым и Д.О. Добровольским.

1. Постулат о примате когнитивного.

Согласно этому постулату, за значениями слов стоят тесно связанные с ними когнитивные структуры - сущности, которые можно описать на том или ином из специально разработанных языков представления знаний.

2. Постулат о нерелевантности противопоставления лингвистического и экстралингвистического знания.

В сфере лексической семантики предпринимались попытки отграничить собственно лингвистические аспекты значения от «энциклопедических». Однако далеко не всегда удается провести четкое членение плана содержания на лингвистическую и экстралингвистическую составляющие. Другая проблема, возникающая в связи с различением собственно лингвистических и экстралингвистических компонентов в плане содержания языковых единиц, касается противопоставления конкретной и абстрактной лексики. Если значение абстрактных слов может быть описано с чисто лингвистических позиций, то конкретная лексика, в которой преобладает денотативный компонент значения, требует обращения к энциклопедической информации. Когнитивная лингвистика, обращаясь к категории знания как базовой, снимает противопоставление лингвистического и экстралингвистического, позволяя использовать один и тот же метаязык для описания знаний различных типов. Высказывание А. Вежбицкой подтверждает это положение: «Сама природа естественного языка такова, что он не отличает экстралингвистической реальности от психологической и от социального мира носителей языка». Введение в сферу лексической семантики категории экстралингвистических знаний приводит к изменению взгляда на одну из базовых проблем теоретической лингвистики. Для традиционного и структурного языкознания было естественно интерпретировать понимание как универсальную категорию, независимую от участников ситуации общения и определяемую исключительно значениями языковых форм.

3. Постулат о тенденции к экономии усилий.

Принцип экономии применительно к функционированию языковой системы определяет взаимодействие между языковыми и когнитивными структурами. Тенденция к экономии порождает «ритуализацию» мышления человека и его языкового поведения. Усилия экономятся там, где проблемная область четко структурирована, а поведение регламентировано. Фреймы и прототипы фактически представляют собой один из способов экономии усилий, поскольку являются «идеализированными когнитивными моделями» и сводят практически любую уникальную ситуацию к стандарту, в котором воплощен предшествующий опыт человека.

4. Постулат о множественности воплощения когнитивных структур в языке.

Когнитивные структуры не обязательно привязаны к определенному языковому знаку: одна и та же когнитивная структура может выражаться с помощью различных значений одного и того же слова (полисемия) или значений разных слов (синонимия). С другой стороны, когнитивная структура может объединять несколько слов (источник формирования фразеологических единиц) или выражаться грамматическими значениями (значениями грамматических категорий). Из этого, в частности, следует, что разные значения одного слова могут оказаться результатом модификаций единой когнитивной структуры.

5. Постулат о неоднородности плана содержания языкового выражения.

Один из тезисов современной лингвистической семантики - идея о неоднородности плана содержания. Часто выделяют ассертивную часть значения, пресуппозитивный компонент, следствия различных типов, установки, иллокутивную составляющую т.п. Когнитивный подход объясняет особенность устройства плана содержания лексической единицы тем, что когнитивные структуры принципиально нелинейны и при их языковом воплощении требуют специальной «упаковки». Переход от нелинейной структуры к нелинейному представлению всегда сопровождается тем, что эксплицитно выражается лишь небольшая часть когнитивной структуры, а другие части могут присутствовать в имплицитном виде. Внутренняя форма единицы словаря, характеризующая способ номинации, оказывает влияние на собственно значение. Это связано с тем, что в структуре знаний за языковым выражением в определенной степени отражается и способ номинации.

6. Постулат о множественности семантического описания.

Наличие в плане содержания сущностно разных компонентов требует использования при семантическом описании разных метаязыков. Отсюда следует, что вряд ли существует метаязык, способный исчерпывающим образом представить план содержания языкового выражения.

7. Постулат о значимости нестандартных употреблений.

Значительная часть лексических единиц используется в дискурсе с явным нарушением тех или иных норм, что приводит к эффекту языковой игры, стилистическим несоответствиям, отклонениям от стандартных правил коммуникации. В словарях такие нестандартные употребления обычно игнорируются, и это объясняется их несоответствием назначению словарей. Однако для академических словарей, претендующих на полноту и научность, требование нормативности неприемлемо, поскольку отсекает огромный пласт языковых фактов, подлежащих описанию и научному осмыслению. Описание нестандартных употреблений языковых выражений может способствовать выявлению тех компонентов плана содержания высказывания, которые обычно исключались из рассмотрения.

Когнитивная лингвистика на современном этапе - ветвь лингвистического функционализма, считающего, что языковая форма производна от функций языка. Когнитивное направление функционализма особо выделяет роль когнитивных функций и предполагает, что остальные функции выводимы из них или сводимы к ним.

Между когнитивными феноменами пролегает фундаментальное различие с точки зрения того, какова их роль по отношению к языку. Одни из них ответственны за использование языка в реальном времени, т.е. в интерактивном / диалоговом режиме. К когнитивным феноменам такого типа относятся оперативная память, внимание, активизация.

Феномены второго типа не имеют прямого отношения к функционированию языка в реальном времени, а связаны с языком как средством хранения и упорядочения информации. К таким феноменам относятся долговременная память, система категорий и категоризация, структуры представления знаний, лексикон и др..

Исследования феноменов второго типа связаны, прежде всего, с именами Дж. Лакоффа и Р. Лангакера. Одна из наиболее фундаментальных идей Дж. Лакоффа состоит в том, что человеческая концептуализация (а в результате этого и языковая семантика) носит главным образом метафорический характер, т.е. осмысление более или менее сложных объектов и явлений человеком основывается на переосмыслении базисных понятий человеческого опыта (физических, сенсомоторных, анатомических и т.д.).

Становление современной когнитивной лингвистики связывают с трудами американских лингвистов Дж. Лакоффа, Р. Лангакера, Р. Джакендоффа и ряда других ученых. Труды этих ученых и развитие проблематики когнитивной лингвистики подробно рассмотрены и охарактеризованы в работах Е.С. Кубряковой, А. Ченки. Труды Е.С. Кубряковой стали фундаментальными, они легли в основу когнитивной лингвистики в России.

Научный аппарат американской когнитивной лингвистики представлен в «Кратком словаре когнитивных терминов», подготовленном рядом ученых (Краткий словарь когнитивных терминов 1996). В России в это же время разрабатывались теории значения слова на основе компонентного анализа. Семантические параметры, найденные Ю.Д. Апресяном, И.А. Мельчуком, А.К. Жолковским, позволили начать составление семантических словарей, поиски семантических первоэлементов. Эти первоэлементы, как теперь все более проясняется, лежат в сфере когнитивной деятельности человека и содержат те же категории, к которым приводят работы американских авторов. В этой связи надо упомянуть и работы польской исследовательницы Анны Вежбицкой.

Оба направления развивались независимо друг от друга и пользовались разной терминологией, однако открытые в результате их исследований категории во многих отношениях пересекаются. Это показано в работах Е.В. Рахилиной, в которых предпринята попытка соотнести терминологию американских когнитивных лингвистов и московской семантической школы Ю.Д. Апресяна.

Последнее десятилетие ХХ века ознаменовалось появлением и огромным влиянием такого направления, как дискурсивный анализ. А.А. Кибрик анализирует американские работы этого направления. Среди значимых исследований выделяются следующие работы: Уоллес Чейф - «Рассказы о грушах. Когнитивные, культурные и языковые аспекты порождения повествования» (1980) и «Дискурс, сознание и время. Текущий и отстраненный сознательный опыт при речи и письме» (1994), Р. Томлин - «Фокусное внимание, залог и порядок слов: экспериментальное типологическое исследование», Т. Гивон - «Непрерывность топика в дискурсе: квантитативное типологическое исследование» (1983), «Грамматика референциальной связности: когнитивная переинтерпретация» (1990). Функционированию концептов в дискурсе уделяют внимание Л.В. Цурикова, О.Н. Чарыкова и др.

Определяется методика исследования возрастных концептов.

Актуальность приобретает гендерная специфика концептуальных структур (Кирилина).

Обнаружение концептов в художественных текстах проливает новый свет на понимание литературного творчества (Карпенко, Болотнова; Красных; Мелерович; Орлова, Болотнова; Реброва; Слышкин; Шаховский; Абакарова; Затеева; Пугач; Романова и др.).

Рассмотрению всего многообразия лингвистических направлений современного французского языкознания посвящена работа В.А. Плунгян и Е.В. Рахилиной. Среди работ, посвященных когнитивным исследованиям, авторы выделяют следующих лингвистов: А. Борилло (разрабатывает пространственную модель французского языка на материале пространственных предлогов), Ж.-П. Декле (вопросы аппликативной грамматики), Ж. Клейбер (работы по логике и референции) и др.

О структурах знания можно узнать в современных работах по проблеме «язык и мышление», авторы которых так или иначе затрагивают проблемы когнитивной лингвистики (Васильев; Сигал; Пинкер и др.). Разнообразные толкования и определения предмета когнитивной лингвистики и ее категорий предлагают авторы, специально занимающиеся этими проблемами.

Появляются работы, посвященные проблемам категоризации (Булыгина, Шмелев; Болдырев) и картине мира (Ольшанский; Харитончик; Тарасов). В ходе разработки основных категорий когнитивной лингвистики ученые обнаружили множество новых аспектов изучения языка как в системе, так и в речевом функционировании.

Определился лингвистический подход к изучению символа (Шелестюк), предложено понимание терминологии как фреймовой структуры (Новодранова). Найдены когнитивные подходы к изучению словообразования (Аликаева). Оказались возможными когнитивные трактовки грамматических категорий (Болдырев, Кравченко). Определяются синтаксические концепты разных типов (Сусов; Волохина, Попова).

Новый взгляд на метафору привел к разработке категории когнитивной метафоры. Выяснилось, что метафора играет большую роль в категоризации концептов, показывая, как новое познается человеком через известное. Такой подход дал новый мощный импульс к изучению метафоры (Метафора в языке; Теория метафоры; Нухов; Новодранова, Алексеева; Урубкова и др.). Метафора определена как ключ к пониманию форм репрезентации знаний (Шахнаров).

Анализ результатов лингвокогнитивных исследований показывает, насколько это направление разнообразно по сфере научных интересов. Выделим наиболее сформировавшиеся на сегодняшний день в России школы и направления лингвокогнитивных исследований.

1. Общеконцептуальный подход Московской школы. Представители: Е.С. Кубрякова, В.З. Демьянков, Ю.С. Степанов, Ю.Н. Караулов, Д.С. Лихачев, Ю.А. Сорокин, Е.В. Рахилина, Р.М. Фрумкина, А.Н. Баранов, Д.О. Добровольский и др.

2. Психолингвистический подход: И.Н. Горелов, Н.И. Жинкин, А.А. Залевская и др.

3. Прототипический подход к изучению когнитивных аспектов языковых единиц Тамбовской школы. Представители: Н.Н. Болдырев, Т.А. Фесенко, Е.В. Милосердова, Н.И. Колодина, Е.М. Позднякова, А.Л. Шарандин, И.В. Миронова, С.В. Иволгина, Е.Л. Кочкина, С.Г. Виноградова и др.

4. Лексико-семантический подход в исследовании концептуального содержания единиц языка Воронежской школы. Представители: З.Д. Попова, И.А. Стернин, А.П. Бабушкин, В.Ю. Копров, Г.В. Быкова, Л.И. Гришаева, А.А. Кретов, В.М. Топорова, В.И. Убийко, В.Б. Гольдберг, О.В. Ивашенко, Э.Д. Хаустова и др.

5. Дискурсивный анализ: А.А. Кибрик, Л.В. Цурикова, О.Н. Чарыкова, В.И. Карасик и др.

6. Культурологический подход к рассмотрению проблем представления знаний: Ю.С. Степанов и др.

7. Лингвокультурологический подход к исследованию репрезентации знаний Волгоградской школы. Представители: В.И. Карасик, Г.Г. Слышкин, Н.А. Красавский, Н.Ф. Алефиренко, С.Г. Воркачев, А.А. Худяков, Е.Н. Егина, М.В. Милованова и др.

8. Гендерный анализ представления концептуальных структур в сознании: А.В. Кирилина и др.

Итак, современная когнитивная лингвистика - это направление языкознания, которое изучает представление когнитивных структур в языке, т.е. исследует когнитивные структуры средствами языка. Лингвистический анализ выступает как средство, метод доступа к когнитивным структурам в сознании человека.